— Я увидел в этих глазах ее мать, — сказал он, тупо глядя в стену, потом, как бы стряхнув с себя воспоминания, обернулся и спросил: — Какие черты она переняла от меня, де Жерве?

— Очертания рта, милорд, — немедленно отозвался де Жерве, чувствуя, что кризис миновал. — И в какой-то степени вашу надменность, да простит меня ваша светлость.

Губы герцога скривились в довольной усмешке.

— Пусть у нее глаза матери, но она отмечена также и знаком Плантагенетов, — он опрокинул содержимое кубка в рот. — О законности ее рождения будет объявлено по всей стране, после чего в Вестминстерском аббатстве состоится бракосочетание. Мы при всем свете бросим Франции перчатку! Сразу после свадьбы ее муж отправится в Пикардию и предъявит свои права на поместья.

— А что будет с Магдален? Ведь после разглашения тайны ее отцовства она едва ли сможет чувствовать себя в безопасности.

— До замужества о ее безопасности позаботитесь вы. Затем она вернется в Беллер и до завершения военной кампании будет находиться там. Под надзором лорда Беллера она будет как за семью замками.

Гаю де Жерве стало больно при мысли, что девочке, вывезенной из ненавистного ей замка, вновь придется вернуться в эту глушь на неопределенное время, и все потому, что герцог Ланкастерский отвел ей такую роль в своей игре. Но Гай не мог не признать, что там Магдален действительно будет в наибольшей безопасности, чем где-либо. Ведь сам он не смог бы ей предложить ничего другого: ему с Эдмундом предстояло взяться за оружие и покинуть свое имение. И до тех пор, пока отец девочки сам не пожелает взять на себя защиту дочери, некому будет защитить ее, кроме лорда Беллера.

— Но не могли бы вы сказать ей хоть несколько ласковых слов, милорд? — попросил Гай. — Она до смерти напугана, считает себя виноватой, но не понимает почему.

Ланкастер затряс головой.

— Нет, не желаю больше видеть ее сегодня. Заверьте ее, что ничего плохого она не сделала, и объясните все так, как сочтете нужным.

«Каких только услуг не приходится оказывать своему сеньору, если хочешь остаться верным вассалом!» — саркастически подумал де Жерве. Он с радостью бы отказался от поручения, которое только что дал ему Ланкастер, но…

Привычный мир вокруг Магдален рухнул. После визита к Ланкастеру ее уверенность в себе оказалась подорванной. Ей сказали, что этот человек — ее отец, но как она ни старалась, в голове никак не укладывалось, что она — дочь герцога; чтобы ей ни говорили де Жерве и Гвендолин, она не хотела этому верить. Это было невозможно, потому что невозможно, и сознание отказывалось принимать новую реальность. Той, кем она была, по их словам, больше не существовало. Но потеряв себя прежнюю, она не могла обрести себя нынешнюю, а потому пребывала в полном замешательстве. Постоянный надзор, под которым она ныне находилась, превратил в общем-то счастливую, веселую и по-детски упрямую девочку в неистовую бунтовщицу, подчас переходящую из состояния мятежа в состояние полной прострации. Охрана, не оставлявшая ее ни на минуту, стала для нее ненавистной. Теперь она ни с кем не могла поговорить наедине. Не могла вместе с девочками побегать по окрестностям, сходить к речке и набрать цветов. Ее бунт вылился в то, что она отказывалась посещать уроки и играть со сверстниками. Все ее духовные и физические силы были теперь направлены на одну цель: как бы обмануть охранников и убежать. Не единожды ей удавалось своими побегами и неистовыми выходками довести до состояния, близкого к тихому помешательству, своего покровителя — лорда де Жерве.

Гай убеждал себя, что поведение девочки нельзя назвать чем-то неожиданным: оказавшись в центре всеобщего внимания в соответствии с замыслом Джона Гонтского, Магдален испугалась и почувствовала себя неуверенно. Она была допущена ко двору, ее замучили визитами; где бы она не появилась, сразу же начинались переглядывания и перешептывания, и она, чувствуя это, всюду оставалась скованной и безучастной. Глядя на ее бледное личико, всматриваясь в эти холодно-серые глаза, Гай никак не мог понять о чем она думает. А она всего лишь продумывала свой следующий ход в бесконечной игре в кошки-мышки со стражниками. Она спускалась из окна по старой яблоне, пряталась в клетках с охотничьими соколами, пришпорив лошадь, перепрыгивала через речку, и все это — чтобы убежать от охраны.

Гвендолин тем временем слабела день ото дня, и Гай с отчаянием взирал, как она увядает у него на глазах. Но остаток сил, всю свою любовь и нежность она дарила Магдален, пытаясь помочь девочке примириться с ее нынешним положением и принять его, остановить в ней разрушительную бурю неповиновения.

Застав однажды вечером жену плачущей после очередной выходки Магдален, Гай вышел из себя. Он нашел девочку и наотмашь ударил ее по лицу, затем приказал служанке не давать ей ужина и отправить в постель. Результат оказался ужасающим. Магдален, охваченная безудержной яростью, проплакала всю ночь, а к утру впала в беспамятство. Испугавшись белой горячки, Гай послал за аптекарем… Преодолевая слабые попытки девочки отбиваться, тот поставил ей банки и промыл желудок, но рыдания продолжали безудержно сотрясать слабое тельце. В конце концов обезумевшая от горя Гвендолин потребовала, чтобы Гай пришел в спальню и успокоил ребенка. Подсев к девочке на постель, Гай убрал у нее со лба слипшиеся прядки волос. Глаза ее настолько распухли, что казались закрытыми. Гай почувствовал, как все у него внутри переворачивается от жалости к этому несчастному созданию.

— Ну, ну! — сказал он нежно. — Успокойся, сердечко мое. Хватит плакать.

Он поднял ее с кровати и усадил к себе на колени. Сквозь затихающие мало-помалу всхлипывания он наконец услышал первые членораздельные слова ребенка.

— Давай простим друг друга, — ласково перебил он ее, разобрав, что девочка просит у него прощения. — Понимаешь, у меня просто лопнуло терпение, и я погорячился, но я не мог перенести того, что ты довела леди Гвендолин до слез.

Всхлипывания прекратились, и скоро слова потекли все так же неудержимо, как только что — слезы. Все ее страхи, отчаяние, злоба вылились в душераздирающий монолог. Сев рядом с мужем, Гвендолин взяла горячую, влажную ручку девочки и поцеловала.

— Он меня совсем не любит, — всхлипнув в последний раз, сказала Магдален. — Если он мой отец, почему он смотрит на меня с такой ненавистью? Зачем ему надо было посылать меня к Беллеру и заставлять того притворяться, будто он и есть мой отец? Где моя мать, наконец?

— Твоя мать умерла, — объяснил Гай, — и мы тебе об этом уже говорили.

— Да, — скрипя зубами от очередного приступа боли, сказала Гвендолин и еще раз повторила рассказ, придуманный ими для девочки, неестественность которого была очевидна даже ребенку. — Но она какое-то время была женой его сиятельства и умерла при родах.

— Твое существование держалось в секрете потому, что этого требовали интересы политики, — заверил Гай. — И охрана выставлена не для того, чтобы злить тебя, а для твоей же безопасности. Да что я говорю? Тебе все это давно уже известно!

Ребенок затих в его руках, о безутешности прежних рыданий напоминала лишь судорога, пробегавшая по телу девочки. Голос у нее сел, но был спокоен, когда, утерев остатки слез, она сказала:

— Чему быть, того не миновать.

Лорд де Жерве и леди Гвендолин посмотрели друг другу в глаза и с облегчением вздохнули.

За две недели до того, как леди Магдален Ланкастерская должна была торжественно обвенчаться с Эдмундом де Брессом в Вестминстерском аббатстве, леди Гвендолин скончалась. Она умерла у мужа на руках, и тому оставалось лишь поблагодарить Бога, за то, что он забрал ее к себе и тем милосердно положил конец ее невыносимым страданиям. В этот момент Гай не думал о себе, хотя его собственная душа была пуста, обрушившееся горе иссушило ее. Он, казалось, утратил способность чувствовать. Выйдя на галерею, он посмотрел на небо, и солнце показалось ему холодным туманным кругом в пасмурном небе.