Вскоре он потерял интерес ко всему: аромат свежескошенного сена, который он так любил, перестал для него существовать, свежесть лаванды стала неотличимой от других запахов, корица с ее острым привкусом была пресной, как мякина.

Смерть любимой хозяйки дома наполнила горем все сердца, в то же время обитатели замка благодарили Бога, что кончились ее страдания, а в том, что душа Гвендолин непременно попадет на небеса, не сомневался никто. Двойное горе было у Магдален. Она тяжело переживала смерть Гвендолин, которая — единственная из всех людей на свете — любила и жалела ее. Но еще более непереносимыми оказались для нее страдания Гая. От сознания, что ничем не может помочь ему, девочка извелась сама.

Венчание предполагалось провести в установленные сроки — для государства и его политики смерть благородной леди была фактом второстепенной важности. Жених Магдален тем временем со всей присущей ему энергией занимался военными упражнениями в преддверии грандиозной военной кампании, в которой он рассчитывал обрести рыцарские шпоры и права на обладание замком Бресс. Ни о чем другом, кроме будущей войны и предстоящей женитьбы, он и думать не мог. Все его прежние попытки ухаживаний за Магдален, разбившись о ее каменное равнодушие, отбили в нем охоту сентиментальничать, и он вернулся к исполнению воинских обязанностей — главных для всякого рыцаря.

Магдален старалась ни на шаг не отходить от Гая. Она усаживалась рядом с ним за длинным обеденным столом и выбирала для него из выставленных на столе блюд самые лакомые куски. Она прокрадывалась в его рабочие покои, садилась в углу и тихо наблюдала, как он машинально занимается своими повседневными делами или подолгу сидит без движения, уставившись в пустоту. Если ему приходилось уезжать по делам, она ждала там его возвращения, критически посматривая, как паж занимается приготовлениями к возвращению хозяина.

Гай, однако, казалось, не замечал ее присутствия. Так продолжалось до вечера накануне ее венчания. Выйдя в сумерках в садик — мучительное для него место, ибо каждый листик, каждый шорох ветерка напоминал ему о прогулках с Гвендолин, — Гай сорвал несколько стебельков лаванды, проверил ванночку с кормом для птиц, и нагнулся нарвать табака с нетронутых грядок.

И вдруг под абрикосовым деревом он заметил тихо сидящую Магдален. Гай вспомнил, что завтра она выходит замуж, а он за несколько дней не сказал ей ни одного приободряющего слова.

Он уселся рядом, но прежде, чем он успел заговорить, она, опередив его, с неожиданной страстностью произнесла:

— Пока я недостаточно взрослая, я не смогу разделить ложе с Эдмундом до его отъезда во Францию, а значит, наш брак может быть отменен и тогда мы, вы и я, сможем пожениться.

Гай ошеломленно уставился на девочку.

— Что ты мелешь, Магдален? Ты спятила, что ли?

— Нет, сэр, — возразила она твердо. — Я люблю вас и только вас всегда любила, и только вас буду всегда любить. Пока у вас была жена — леди Гвендолин, я об этом даже и думать не смела. Но теперь…

Гай вскочил.

— Забудь об этом навсегда, Магдален. Ты еще ребенок, и сбита с толку всем тем, что с тобой произошло. Послезавтра ты уедешь обратно в замок Беллер, а там, я надеюсь, ты будешь молиться о том, чтобы твой муж вернулся домой целым и невредимым, успешно завершив предпринятое им дело.

— Я буду молиться только за вас, — сказала она твердо, и серые глаза сверкнули так решительно, что Гай был поражен. Но недаром она была дочерью Изольды де Боргар и его светлости Джона Гонтского, герцога Ланкастерского.

Наблюдая за сражением, леди Магдален де Бресс еще раз пришла к выводу, что рыцарский турнир — это довольно глупое времяпрепровождение, когда леденящие кровь крики и свирепая, но почти всегда безвредная потасовка вооруженных мужчин чередуются со скучными и длинными геральдическими церемониями. Ребенком она жаждала увидеть хотя бы один такой турнир, но теперь, возможно, под влиянием скептицизма, приобретенного с годами, она никак не могла взять в голову, зачем это мужчинам в жаркий августовский полдень обряжаться в тяжелые латы, скакать по грязной, пыльной арене, сотрясать воздух воинственными криками, шпынять друг друга копьями или лупить плашмя мечом, пока один из них не свалится с лошади на арену, сразу став похожим на куколку бабочки чудовищных размеров.

Но все эти еретические соображения приходилось держать при себе. В битком набитых рядах вокруг арены волнение и щекочущий нервы страх были почти осязаемы, у зрителей от переживаний даже выступал пот на лбу — а, может, это от августовской жары, да еще от пышных платьев и меховых накидок. Но соображения удобства отодвигались на второй план, когда требовалось прилюдно подтвердить свое высокое положение и богатство. Магдален чувствовала, что ей становится дурно; струйки пота стекали по плечам и груди, и она потихоньку, чтобы никто не заметил, отлепляла платье от тела, тем самым чуть-чуть проветривая кожу.

Леди справа, вознося руки, громко умоляла всех святых сохранить ее мужа целым и невредимым, потом начинала бормотать молитвы, независимо от того участвовал муж в поединке или нет. При всяком скрежете стали или особенно яростном крике голос у нее срывался, но через секунду она возобновляла свое занятие с удвоенной энергией. Пыль, поднятая копытами лошадей во время поединка, была такой густой, что нельзя было толком разобрать, что, собственно, происходит на арене, хотя Магдален сидела на передней скамье ложи Ланкастера. Король сегодня по каким-то причинам отсутствовал, и руководство турниром лежало на его царственном брате. Над пурпурным навесом ложи развевался штандарт Плантагенетов с французской лилией на резном стуле с пурпурными драпировками, украшенными красной розой в центре покрытого бархатом помоста, впереди остальных. Сегодня он пребывал в мрачном расположении духа и явно тяготился ролью зрителя и арбитра. Его жена Констанца молча сидела рядом. Она нервничала, но по опыту знала, что лучше не трогать мужа.

На большой помост в сопровождении герольдов и помощников вышли маршалы. Магдален нагнулась вперед, чтобы лучше слышать. Сейчас должны были объявить о ее муже — собственно, ради этого она и присутствовала на турнире. Пыль от предыдущей схватки медленно оседала, прислуга бегала по арене с ведрами, окропляя землю. Наконец взревели рога, и герольд объявил о сражении один на один между сьёром Эдмундом де Брессом и сьёром Жилем де Ламбером.

Рыцари на мощных боевых конях въехали на арену с противоположных ее концов, но вместо того чтобы остановиться и ждать сигнала о начале поединка, они проскакали к ложе Ланкастера. Там они подняли забрала и в один голос заявили:

— Ваша светлость, мы просим разрешить нам сражаться всерьез.

С соседних скамей люди даже привстали, они вытягивали головы, прислушивались, и спрашивали друг у друга в чем дело. Крестьяне и слуги полезли на ограждения. Предвкушавшие начало поединка, они возбужденно переговаривались.

Магдален, прекрасно сознававшая, что для такой необычной просьбы должна быть и необычная причина, вдруг ощутила на себе пристальный взгляд мужа. Он защищал ее цвета, на шлеме у него был накручен связанный ею шарф из серебряных тонких нитей. И сейчас Эдмунд, не отрываясь смотрел прямо на нее. Ничего не понимая, она поглядела на Джона Гонтского — герцог был явно недоволен.

— Правила этого турнира предусматривают только сражение ради потехи. У вас что, ссора какая-то, если вы решили устроить смертоубийство под знаменами дружбы?

— Такова наша просьба, ваша светлость, — упрямо повторил Эдмунд.

— Уймитесь, горячие головы! — Гай де Жерве появился рядом с Джоном Гонтским в серебристо-голубом плаще поверх доспехов, но без шлема. Он уже принимал участие в одном из утренних сражений и до финальной схватки выступать не собирался.

Герцог и де Жерве о чем-то тихо говорили. Магдален привстала, пытаясь услышать хоть что-нибудь. Ничего не понимающая, она старалась не смотреть на Эдмунда. Она отвела взгляд и стала рассматривать рыцарские шатры за ограждениями, вспоминая уроки геральдики, полученные в доме де Жерве, чтобы по развевающимся вымпелам распознать, кто и откуда прибыл.