Другая версия показывает нам другого Элиэзера — жертву, превратившуюся в героя. Похищенный варварами, он делает карьеру при дворе и, став советником государя, помогает ему вести и выигрывать войны. Король осыпает его почестями, но Элиэзер в тайне от всех продолжает выполнять все обязанности хорошего еврея согласно законам Торы. Король проникается к нему такой любовью, что отдает ему в жены свою дочь, однако свадьба, к величайшей досаде принцессы, не доходит до финала… Умоляя о прощении, Элиэзер признается ей: он еврей, к тому же и женатый. Затем Элиэзер осыпает принцессу комплиментами, в итоге она великодушно прощает незадачливого жениха и помогает ему покинуть королевство. Вот тогда-то в награду за верность своему народу и своей жене у него рождается сын, наделенный разнообразными дарованиями и невиданным могуществом.

Перед смертью Элиэзер сказал своему наследнику: «Я ухожу раньше, чем сумел сделать из тебя человека, который боится Бога и чтит людей, боящихся Бога. Запомни же одно: Бог на твоей стороне, и только Его надо бояться». Позже Баал-Шем добавит: «Бог бодрствует, Бог следит. Он пребывает в каждой жизни, в каждой вещи. Мир зависит от Его воли. Это Он решает, сколько раз листок перевернется в пыли, прежде чем ветер унесет его прочь».

Баал-Шем, осиротевший, нуждающийся, одинокий, берется за самые разные занятия: служит домашним учителем, сторожем, резником. Он был малость неуклюжим, рассеянным, чудаковатым. Община платила ему содержание и при первой подвернувшейся возможности женила его совсем еще молодым. Вскоре после свадьбы жена умерла, и он вернулся к прежнему замкнутому, интроспективному существованию. Он ждал знаменья.

Существует бесконечное множество легенд о жизни, которую он вел до того, как на него снизошло озарение. Говорят, он спасал детей от оборотней и колдунов, мог передвигать горы. Блуждая по лесам, он грезил наяву, и песнь мира звучала и пребывала в Боге.

Одни изображают Баал-Шема святым отшельником, другие — безвредным тупицей, тогда как третьи наделяют его ученостью и мудростью в количестве, потребном разве что для даяна — судьи раввината и вершителя судеб общины. Неясно, кроме того, как он познакомился с рабби Авраамом (Эфраимом?) Кутивером, который искал подходящего жениха для своей дочери Ханы. Сколько лет ей было в то время? Всего несколько месяцев, согласно одним источникам; значительно больше, поскольку она была уже разведена — согласно другим. Не это главное. Важно, что брачный контракт был подписан, и там, где следовало указать имя жениха, стояло: Исраэль, сын Элиэзера (без упоминания каких-либо титулов). Вскоре отец Ханы умер.

Прошли годы, и однажды «жених», одетый в крестьянскую одежду, явился в Броды, чтобы повидать рабби Гершона Кутивера. Рабби Гершон, брат Ханы, принял незнакомца за нищего и вознамерился наделить его милостыней. «Э, нет, — сказал посетитель. — Я не за этим. Мне надо кое о чем с вами потолковать». И буркнул: «Я хочу свою жену, отдайте мне жену!»

Трудно было рабби Гершону, одному из именитых горожан, с этим смириться. Даже после предъявления брачного контракта, подписанного его отцом, он все еще отговаривал сестру выходить замуж за неуклюжего тупого крестьянина. Однако Хана предпочла исполнить последнюю волю отца, и день свадьбы был назначен. Перед началом церемонии Баал-Шем отвел Хану в сторону и тихо ей сказал: «Хана, я не тот, за кого ты меня принимаешь, но только этого ты никому не должна говорить». И он рассказал ей об избранном им пути, описал трудности, с которыми им предстоит столкнуться, препятствия, которые придется преодолевать. И Хана ответила, что готова вместе с ним переносить все тяготы и все невзгоды.

А затем потянулись долгие безотрадные дни. Рабби Гершон стыдился своего нового родственника и потому уговорил молодоженов уехать как можно дальше. Он купил им постоялый двор с корчмой, лошадь и телегу. И жили Исраэль и Хана в нищете, далеко-далеко, в Карпатских горах. Копали они землю и торговали известью по деревням, влача жалкое, полуголодное существование.

Однажды вызвал его к себе местный раввин и пожелал преподать ему урок Торы. Баал-Шем слушал, и лицо его менялось с непостижимой быстротой: простак, мудрец, опять простак… Раввин был ошеломлен: неужели выражение лица может преображаться столь стремительно? Он упросил открыть ему правду. «Да будет так, — ответствовал Баал-Шем, — но то, что я скажу, держи пока при себе».

Жила еще в Бродах одна сумасшедшая, и видела она людей, как говорят, насквозь. Встретив однажды Баал-Шема, она сказала: «Я знаю, кто ты такой, но не боюсь тебя. Знаю, что обладаешь необычайной властью, но ведомо мне и то, что воспользоваться ею до 36 лет ты не сможешь!» «Уймись, — ответил Баал-Шем, — не то я соберу суд, чтоб изгнать из тебя демона».

Перепуганная старуха прикусила язык — но правда осталась при ней. Другие узнали истину много позже.

Семь лет прошло в тяготах и одиночестве, прежде чем Баал-Шем получил повеление открыться и принять свою судьбу.

Случилось, что в ту самую субботу ученик рабби Гершона прервал свою поездку, дабы провести этот день с Исраэлем и Ханой. В полночь он проснулся, дрожа от ужаса: огромное пламя вырывалось из очага. Необходимо предотвратить пожар. Он бросился гасить огонь и…увидел спокойно стоящего в пламени хозяина дома.

Очнувшись от беспамятства, ученик услышал, как Баал-Шем бранит его: «Не суйся, куда не следует!»

Едва дождавшись окончания субботы, помчался путешественник назад в Броды и ворвался в Бет-Мидраш, выкрикивая великие известия: «Рядом, совсем рядом, новый источник света!»

Люди поспешили на опушку леса и построили там трон из веток и листьев. Бешт занял свое место.

— Я открою новый путь, — провозгласил он.

И было ему 36 лет.

Сумасшедшая оказалась права. Она первой все угадала. И странное дело: лучше любого ученика, любого самого благочестивого человека в городе могла она изъясняться на языке молодого праведника из леса.

Да мало ли странного в этом мире? Разве не странно, например, что Баал-Шем совершил паломничество в Землю Обетованную? Что подвигло его на это? Неосознанное влечение? Или хорошо продуманный план? Одна легенда гласит, что разбойники, где-то в Карпатах, открыли ему тайну подземного хода, ведущего прямо в Иерусалим. Другая утверждает, что он побывал в Святой Земле по пути в Стамбул, сопровождаемый своим учеником Цви-Гершем Сойфером или (другой вариант) своей дочерью Адилью. Согласно третьей, вовсе туманной версии, он путешествовал с ними обоими и вдобавок совершил путешествие… дважды. Наконец четвертая версия гласит, что затея его не удалась и он вообще никуда не ездил.

Еще более загадочный вопрос, действительно ли он участвовал в публичных дебатах с последователями Яакова Франка в Лемберге? Занимался ли он исцелением больных, изготавливал ли амулеты, чтобы влиять на судьбу и изгонять демонов? Мнения разделяются. Даже дата его смерти, и та оспаривается. Одни говорят, что он умер в первый день Шавуот, другие — во второй.

Учтите, вся эта путаница относится к человеку, жившему не в средние века, а в XVIII столетии.

А ведь этот современник Вольтера и Канта, Лессинга и Дидро создал свою империю не где-нибудь в далекой отсталой Африке, но в самом сердце Европы, той самой Европы, где человек, возжаждав просвещения, начал подгонять историю под свой, человеческий масштаб. Люди стремились учиться, путешествовать, исследовать, экспериментировать. Слово повсюду становилось орудием бунта, вызовом, возвещающим о революционных переменах. Разбивая с помощью слова идолы и алтари, люди непременно хотели, чтобы весь мир узнал об их деяниях. И потому политики и филантропы, авантюристы и проповедники, мечтатели и завоеватели — все они оставили след если не в истории, то в хрониках своего времени, все — кроме Баал-Шема.

А от него не осталось ничего, кроме легенды, которая, со временем, как это ни странно, обретала все большую силу. Бешт пребывает с человеком и в радости, и в горе. В этом смысле ни одна из фигур еврейской истории, за исключением пророка Илии, не можете ним сравниться. Каждый штибл отражает его свет, его тепло. У каждого хасида было два учителя: его собственный и Баал-Шем — и один черпал силу в другом. Первый нужен был человеку, чтобы жить, второй — чтобы верить. Тот, кто отрекался от родства с Баал-Шемом, оказывался вне главного потока жизни хасидского общества. И, кто знает почему, самые прекрасные, самые притягательные легенды — те, где Баал-Шем — центральное или же одно из главных действующих лиц.