В Симхат-Тора Баал-Шем предупредил своих последователей, чтобы вечером в синагоге они ничему не удивлялись: «Обещайте мне не смеяться».

Они обещали.

И вот в синагоге Учитель призвал Семь Пастырей Мира, включая Адама, Авраама и Давида, взойти на возвышение (бима) и почитать Тору. Под конец он пригласил Мессию. Некоторым ученикам это показалось чрезмерной дерзостью, и они засмеялись. Тень омрачила лицо Учителя, и, казалось, целую вечность он отказывался взглянуть на них.

«Хотите знать, что представляет собой хасидизм? Знаете ли вы историю о том, как кузнец решил завести собственное дело? Он купил наковальню, молот, меха и принялся было за работу. Ничего не выходило — горн не разгорался. Тогда он пошел за советом к старому кузнецу. Тот выслушал его и сказал: „Да, у тебя есть все, что нужно для работы, все, кроме искры“. Искра — это и есть хасидизм».

Чем сначала был хасидизм? Человеком. Баал-Шемом. Из его уст исходил мощный призыв к утешению, к единству. Его хасидизм не философская доктрина, не система социальной этики и уж тем паче не теософия, сдобренная фольклором и бунтарством. Тем не менее все это в него входило. Это было устремлением к синтезу, принятием того, что евреем можно быть самыми разными способами, ибо все пути куда-то приводят, если в начале их присутствует Бог.

Такой хасидизм ошибочно уподобляли пантеизму Спинозы. Для последователей Баал-Шема Бог не нейтрален и не является абстракцией. Он одновременно и союзник и судья человека в пределах всего сущего. Между ними ничем не заменимые узы — любовь. Бог сам нуждается в любви. Тот, кто любит Бога, в свой черед будет любим: любим человеком, любим Богом. Бога надо любитв в человеке, ибо любовь к Богу осуществляется через любовь к человеку. Кто любит только Бога, одного лишь Бога, исключая при этом человека, низводит свою любовь и своего Бога до абстракции. Хасидизм Бешта отрицает всякое абстрагирование.

«Бог — это тень человека» — изречение это было истолковано Баал-Шемом следующим образом: подобно тому, как тень следует за жестами и движениями тела, так Бог следует за движением души. Если человек милосерден, милосерден будет и Бог. Имя главной тайны человека — Бог, а имя Бога — это слово, изобретенное самим человеком — любовь. Любя, человек любит Бога.

Как раз в этом смысле, в терминах бештианского хасидизма, Бог присутствует даже в зле, даже в грехе. Активно участвуя в созидании, Он стоит на стороне человека. Кто бы ни творил, утверждает тем самым, что этот акт имеет значение, выходящее за пределы творческого действия. И что же такое любовь, как не творчество, при котором два существа сливаются в единое сознание, тысячи раз израненные и тысячи раз исцеленные? Таинство любви, как и таинство Бога — единение. Что над нами, то и внизу. Между нашим, явленным, миром и иным, грядущим, существует такая же связь, как между источником света и отражением. Бог не противостоит человечеству, и человек, несмотря на свою уязвимость и бренность, способен обрести бессмертие в мимолетном мгновении. Во вселенной человека все соединено между собой, ибо все имеет свой смысл.

Отсюда проистекает терпимость, проявляемая Баал-Шемом по отношению к грешникам. Он не отвергал их.

Если требовалось, он мог понять — но не принять — зло в других. Но зло, не осознанное как зло, он считал недопустимым. Вот почему он никогда не пытался обращать неевреев в иудаизм. Он предпочитал «обращать» евреев в хасидизм или, в более широком смысле, — в иудаизм.

Чтобы реализовать себя, учит нас хасидизм Баал-Шема, человек должен прежде всего сохранять верность своему сокровенному, настоящему, истинному «Я»: он не может помочь другим, если отвергает самого себя. Человек, любящий Бога и в то же время ненавидящий или презирающий его творение, — в конце концов возненавидит Бога. Еврей, который отказывается от своего происхождения, отвергает собратьев, чтобы внести так называемый вклад в общее дело человечества, в итоге предаст человечество. Это справедливо для всех людей.

«Берегись, твой кучер — опасный, испорченный человек, — сказал Баал-Шем ученику. — Я видел, как он прошел мимо церкви и не перекрестился. Если он не любит своего Бога, с чего он будет любить тебя?»

Вся концепция хасидизма заключена в этой истории.

Баал-Шем интересовался людьми гораздо больше, чем теориями. Теории могут подождать. Его последователи: Маггид из Межирича, Шнеур-Залман из Ляд, Нахман из Брацлава — сформулируют их позже. В тот момент куда важнее было передать опыт, нежели книжную ученость, интуицию, чем логику.

Главным делом Баал-Шема было создание связей на каждом уровне. Все, что заставляло людей собраться вместе, что укрепляло общину, представлялось ему благом; все, что разъединяло их, — злом.

Итак, он обратился к поэтическому образу, к мистической концепции — к собиранию рассыпанных искр, к конкретному делу. Функция человека — умерить одиночество, ибо тот, кто ратует за одиночество, избирает гибель.

Вот почему во всех его рассказах безымянные нищие, скитальцы играют столь исключительную и важную роль. Они тоже заставляют людей мечтать, они тоже являются звеньями, связывающими людей. Каждый дровосек может оказаться пророком, каждый сапожник — праведником, каждый незнакомец — Баал-Шемом. Что есть человек если не звено в цепи между Адамом и Мессией? Разве не являет он собой нечто большее, чем собственное «Я», разве не возвещает о большем, чем хотел бы получить? Пастух наигрывает мелодию — и Баал-Шем уподобляет его царю Давиду. Странник в лохмотьях вызывает смех — Учитель видит в нем Авраама. Если бы Баал-Шем смог встретиться с рабби Хаимом бен Атаром, ожидавшим его в Святой Земле, они совместно могли бы ускорить пришествие Мессии — так, во всяком случае, говорит хасидская традиция, придающая встречам особое значение. Любая встреча убыстряет шествие Избавителя. Два человека сливаются воедино — и мир уже не тот, что раньше; и если люди примут друг друга, все творение получит смысл, тот смысл, который они ему придадут. Это — новая идея, привнесенная в еврейскую жизнь хасидизмом. Личность не винтик чудовищного механизма: в ее власти изменить самые законы, которым она подчиняется, и самые взаимоотношения, существующие между Судьей, с одной стороны, обвиняемыми и свидетелями — с другой. Если правда, как утверждает Баал-Шем, что человек способен спрятать свет утренней зари, льющийся из-за темного леса, попросту закрыв глаза руками, верно и то, что он может вновь обрести его простым движением рук. Это как раз и совершил Баал-Шем. Благодаря ему, благодаря простому движению руки хасид открыл мир во всем его подавляющем величии и красоте.

А теперь давайте поговорим о чудесах, которые, как утверждают, Баал-Шем творил при жизни и даже после смерти. Рассказчик не упоминал о них ранее, поскольку они его смущают: они глумятся над его рассудком, над его склонностью к рационализму. Должны ли мы верить, что этот неуклюжий, застенчивый человек, достигнув самого расцвета сил, стал развлекаться, переустраивая мировой порядок? Утверждают, что он дал знания одним, а других лишил памяти, что он находил потерянные предметы и возвращал людям лошадей, сбившихся с пути. Говорят, он лечил больных куриным бульоном, прописывал средства от храпа и… уговаривал ксендза отказаться от целибата.

Наивные и ребяческие истории эти непременно вызовут у нас улыбку. А с другой стороны, кто знает — быть может, безыскусно записанные и передаваемые истории просто призваны испытать наш здравый смысл, или веру, или фантазию? Баал-Шем как бы находится за пределами всего того, что может вообразить человек. Поощрял ли Учитель эти истории? Своему слуге рабби Яакову он повелел пуститься в странствия и разбогатеть, рассказывая истории — о Беште, конечно. Но желал ли он, чтобы рабби Яаков или кто-либо другой дополняли и приукрашивали их по своему усмотрению? Не исходят ли эти преувеличения от него самого? И если да, то в чем заключалась их цель? Произвести впечатление на поклонников, которые привязаны к нему всем своим существом? Почему он, выказавший подлинное величие в самых разных областях, почувствовал необходимость, прибегнув к чудесам, показать, что ему подвластно потустороннее?