Уоррик был страшно недоволен собой, когда отправил приказ о том, чтобы Ровену охранял один Джон Гиффорд. Но он не послал вслед никого, чтобы отменить приказ. Он не хотел, чтобы она страдала до его прибытия, нет, он сам заставит ее страдать. Ему также не хотелось, чтобы ее маленькое, изящное тело исхудало от лишений, это не входило в его планы. Но более всего ему не хотелось, чтобы к ней прикоснулся какой-либо мужчина, по крайней мере, пока он не будет знать, насколько она преуспела в своем воровстве. По словам Джона, она таки преуспела.

— Она такая прекрасная, нежная дама, мой господин. Что же такое она совершила, чтобы заслужить темницу?

— Ее преступление было направлено против меня лично, и преступление это столь велико, что я не могу даже говорить о нем.

— Не может быть!

— Ты позволил этому красивому личику околдовать себя, Джон. Она всего лишь отвратительная девка, которая не остановится ни перед чем, даже самым ужасным, лишь бы добиться своей цели. В ней столько упрямства и решимости, что ей мог бы позавидовать мужчина. Она… — Он замолчал, понимая, что говорит больше, чем нужно. Ему нет необходимости объяснять кому бы то ни было мотивы своего поведения. — Я лишил ее титула, который она получила, выйдя замуж за Гудвина Лайонза, так что не называй ее больше леди. И ты больше не будешь присматривать за ней. Она не вернется в темницу — пока.

Даже не глядя на Джона, Уоррик понял, что тот хочет что-то сказать. Но слуге следовало быть разумным, чтобы не переступать границу дозволенного, и Джон, должно быть, это понял, потому что он тихо вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова.

Уоррик продолжал, не отрываясь, смотреть на свою пленницу, не придавая значения тому, что ее обморок лишил его возможности немедленно осуществить возмездие. Теперь, когда, наконец, настал его час, он мог и потерпеть, хотя до сих пор он испытывал нетерпение. Однако он намеренно не возвращался сюда, слишком хорошо понимая, что как только он здесь появится, он начнет приводить в исполнение задуманный план мщения. Но прежде всего ему надо было узнать, добилась ли эта девка осуществления своего намерения.

Теперь ему это было известно, и это усугубило ее вину перед ним. Если бы ему и пришла в голову мысль хоть немного пожалеть ее, то тот факт, что она вынашивала ребенка, окончательно решил дело, вызвав в нем бурю негодования и желание мстить. Она носила под сердцем его ребенка. У нее не было на это никакого права. Он сразу догадался, когда она его узнала. Он увидел страх, который заставил ее потерять сознание. Ее страх был его победой. Там, в Киркборо, во дворе замка он не был абсолютно уверен, что она его узнала. На нем были тогда позаимствованные у Роберта доспехи. И ему стало ясно, что она узнала его только теперь. Возможно, к этому времени она уже имела представление о том, что он за человек, уже слышала о его готовности уничтожить любого, кто осмелился посягнуть на его собственность. Не имело никакого значения, что он никогда ранее не старался отомстить женщинам. Ему нужно было теперь только решить, какую форму расплаты следует потребовать от такой, как она, и у него было достаточно времени, чтобы осуществить это, пока он не найдет Изабеллу. Пока все его усилия отыскать свою невесту оставались бесплодными. Когда один из его посыльных вернулся и сообщил, что его невеста не прибыла в Фалкхерст, он даже был доволен, что у него есть повод отложить его собственное прибытие туда. Но поиски Изабеллы закончились ничем. Было слишком много дорог, по которым она могла бы направиться в Фалкхерст. В конце концов, он предоставил возможность продолжить эти поиски отцу Изабеллы, который, конечно, был больше, чем Уоррик, расстроен ее исчезновением. Ситуация раздражала его. В то время как ему надо было бы побеспокоиться о своей пропавшей невесте, все мысли его заняты этой девкой.

Ровена вздохнула, Уоррик затаил дыхание, с нетерпением ожидая, когда она откроет свои огромные, цвета сапфира, глаза. Рот у нее был приоткрыт. Он помнил пьянящий вкус ее губ, помнил их горячее прикосновение к его коже, когда ей приходилось стараться, чтобы вызвать ответный отклик его тела. Ее льняные локоны были заплетены в две толстые косы, одна — за спиной, другая была переброшена на грудь. Он помнил и эти груди, полные и соблазнительные, и, хотя он и не прикоснулся к ним, один только их вид воспламенял его чувства, что неизбежно вело к его поражению. Теперь он мог их коснуться, но это единственное, что он мог сделать без того, чтобы не разорвать на ней платья. Но не сейчас. Не сейчас. Она должна совсем прийти в себя и полностью осознать свою беспомощность перед ним, так же как он мучительно осознавал все, что она делала с ним.

Она потянулась, в горле у нее возник какой-то тихий звук, потом снова затихла, только рука ее продолжала двигаться. Он видел, как пальцы ее руки, лежавшей на куче цепей, ощутили холод стали; видел, как она нахмурилась, стараясь понять, что это могло быть.

— Сувенир, — объяснил он. — Из Киркборо.

Она мгновенно распахнула свои огромные, в половину ее маленького овального лица, глаза. Она издала еще какой-то звук, как будто задыхаясь. Страх ее был очевиден, он был слишком велик, скорее, это был настоящий ужас. Если она опять потеряет сознание, он не потерпит этого.

Ровена страстно желала снова потерять сознание. Боже милосердный, ничего удивительного, что она провела все эти недели в темнице. Это совсем не из-за ее владений. Она не забыла ненависть этого человека и понимала, что, возможно, он замучает ее до смерти. Теперь ей было ясно, почему он так отчаянно сопротивлялся ее насилию над ним. Никакой он не холоп, который должен был испытать благоговейный страх перед ней, он был сильный военачальник, человек, с которым никто не осмелился бы поступить так, как поступили они. А Гилберт, этот безмозглый глупец, даже не знал, что он захватил своего заклятого врага. Впрочем, в Фалкхерсте тоже не знали, кто она такая, как не знали и того, что она была самым заклятым его врагом, у которого он был в плену.

Где-то в горле у нее забулькал смех. Она не могла сдержать его. Если она еще не сошла с ума, то скоро сойдет. А он стоял рядом с кроватью и, нахмурившись, смотрел на нее. Неужели когда-то он показался ей красивым? Бред какой-то. Этот рот, этот ледяной взгляд — каждая черточка в лице говорила о жестокости.

Ее начало трясти, как в лихорадке. Он грубо выругался и крепко сдавил рукой ее горло. Глаза ее еще больше расширились.

— Если ты вздумаешь снова потерять сознание, я изобью тебя, — прорычал он.

Нечего сказать, хороший способ он выбрал, чтобы ее успокоить. Но он разжал руку и отошел от кровати.

Из чувства самосохранения она следила за его движениями, но он лишь подошел к остывшему очагу и остановился, уставившись на него.

Со спины он не выглядел таким уж монстром, вполне обычный мужчина. Его каштановые с золотистым отливом волосы не были кудрявыми, но на шее лежали завитками. Волосы казались мягкими, но она не осмелилась поднести свою руку поближе, коснуться их. Он был статен, широк в плечах, но она не предполагала, что он окажется настолько высоким. Чувствовалось, что он был напряжен, как струна. Туника плотно облегала его широкую спину и плечи.

Прошло несколько минут, потом еще, но он не оглядывался и не смотрел в ее сторону. Ровена перестала дрожать и несколько раз глубоко вздохнула. Ее еще не начали мучить. Пытки начнутся не здесь, не в этой комнате. Похоже, что ее привели сюда, чтобы просто попугать и позлорадствовать. Былой пленник стал теперь тюремщиком.

— Ты успокоилась, девка?

Успокоилась? Доведется ли ей еще когда-нибудь испытать это состояние? Но она кивнула, потом поняла, что он не видел этого, так как даже не взглянул на нее, и тихо произнесла:

— Да.

— Хотя у меня и есть полное право убить тебя, я не собираюсь этого делать.

Ровена не осознавала до сих пор, что, как и он, была в сильном напряжении, и теперь она с облегчением позволила своему телу обмякнуть и погрузиться в перину. В данной ситуации она и думать не могла, что ей так повезет, она и представить себе не могла, что он будет настолько милосерден, что сообщит ей об этом. Он мог бы и ничего не сказать, не развеять ее ужаса. Мог бы… значит, он был еще не конченый человек.