Она услышала стон, его рука скользнула к ее талии и прижала ее еще крепче. Язык его нырнул в ее рот, и она сосала его, не отпуская свою добычу. О Господи, это было великолепно — самое пьянящее ощущение из всех, что она испытывала раньше. Она была готова отдаться ему — здесь, в зале, на столе или на полу, ей было все равно, и сделать это до того, как он придет в себя и остановится.

Но он уже остановился, и Кристен печально вздохнула, когда его губы отделились от ее губ. Он смотрел на нее, и его глаза были полны страсти и ярости. Она ответила ему пылким взглядом, но это только еще больше взъярило его.

С непроизвольным рычанием он оттолкнул ее от себя.

— Женщина! О Боже, у тебя совсем нет стыда?

Кристен расхохоталась бы, если бы не была так огорчена. Он упрекал ее так, словно это она пришла к нему, а не он к ней. Она не противилась, потому что хотела его. Но как он мог отнять теперь то, чего желали оба? Откуда у него такие силы? Ведь вот она, стоит перед ним и жаждет снова оказаться в его объятиях.

— Я не стыжусь того, что хочу тебя, — проговорила она тихо.

— Как и любого другого мужчину, — сказал он с издевкой.

— Нет, только тебя. — Она улыбалась, в то время как он недоверчиво сопел. Подчеркнуто насмешливым тоном она добавила: — Ты мужчина на всю мою жизнь, сакс. Начинай привыкать к этой мысли. Когда-нибудь ты поймешь это.

— Тебе никогда не удастся причислить меня к своим любовникам, девка, — сказал он настойчиво.

Она пожала плечами и вздохнула громче, чем было нужно. — Ну, хорошо, если ты так хочешь.

— О том, что я хочу, речи не идет; будет так, как я сказал, — упорствовал он. — И ты прекратишь пробовать на мне свои уловки, шлюха.

Эти слова заставили Кристен расхохотаться.

— Что за уловки? Меня можно упрекнуть только в том, что я смотрю на тебя чаще, чем должна, но я бессильна. Просто ты самый красивый мужчина из всех.

Он громко вздохнул.

— Боже милостивый! Все шлюхи у викингов такие бесстыдницы, как ты?

Не слишком ли часто ее называют шлюхой? Она знала, что не станет это оспаривать, потому что ей нужна его страсть, а не месть, которой он наверняка насладится, если узнает, что она девственница. Но то, что и теперь, зная ее потаенные мысли, он называл ее шлюхой, не давало ей покоя.

В ее голосе послышались стальные нотки:

— Я не знакома со шлюхами и не могу ответить на твой вопрос. То, что ты называешь бесстыдством, я называю честностью. Тебе было бы приятней, если бы я лгала и говорила, что ненавижу тебя и вид твой мне постыл?

— Разве ты можешь не ненавидеть меня? Я сделал тебя рабой. Я держу тебя в цепях, зная, что ты ненавидишь их.

— Так вот в чем причина: я должна носить цепи, потому что их ненавижу? — подозрительно спросила она.

Он не удостоил ее ответом.

— Я знаю, ты ненавидишь меня и сознательно вводишь в искушение — надеешься мне отомстить, околдовывая.

— Если ты так считаешь, то никогда не получишь того, что я готова тебе отдать, сакс, и это печально. Я ненавижу цепи, но не тебя. А рабство для моей семьи не в новинку, — загадочно добавила она. — Если бы я думала, что всегда буду рабой и всегда буду носить цепи, да, тогда бы я, наверное, ненавидела тебя.

— Так ты надеешься стать свободной?

Она посмотрела на него, прищурившись.

— Я не стану рассказывать тебе, на что я надеюсь, и вообще больше не буду говорить правды, раз ты не веришь мне. Думай, что хочешь.

Она повернулась к нему спиной и замерла, ожидая, что он уйдет. Он сделал это не сразу. О, как бы порадовалась она, если бы могла видеть, как его взгляд скользит по ее спине, а в глазах на короткий миг отразилась сердечная мука!

Утром Кристен чувствовала себя прескверно. Она была искренна с саксом, открыла ему свои чувства и дала ему тем самым возможность ощутить превосходство над собой — ему, врагу, и за это получила только ханжеские упреки. Он желал ее, но решительно настроен запретить и себе, и ей отдаваться чувству. Теперь оба были обречены на страдания. Уже этого было достаточно, чтобы порицать себя, а тут еще Эда, оказывается, все видела, и выводы ее были безрадостны.

— Не давай ему терять голову, девка, — сердито предостерегала она. — Для тебя это будет унижение, когда он возьмет тебя в постель, потому что ты для него только рабыня.

Это было правдой и злило Кристен. Готова ли она отдать свою невинность человеку, который ни во что ее не ставит? До этого она была уверена, что сможет очаровать его, теперь же начала сомневаться, и это выводило ее из себя.

Они убирали комнаты по фасаду дома, как это делалось каждое утро. Здесь же была и комната Ройса. До сих пор Кристен с волнением смотрела на его постель. Сегодня ей хотелось разорвать ее в клочья. Она с такой силой взбивала подушку, что перья летели из швов.

— Из одной крайности в другую, — заметила Эда, качая головой. — Выбрось его из головы.

— Оставь меня в покое, — огрызнулась Кристен. — Я уже слышала твою проповедь вечером.

— Но, вижу, толку никакого. Если хочешь что-нибудь ему сделать, прежде подумай хорошенько.

Это было уже слишком.

— Что-нибудь ему сделать? — прошипела Кристен. — Если я и сделаю что-нибудь, так тебе, женщина, если не перестанешь мне надоедать.

Эда отшатнулась с опаской. Она потеряла бдительность — ведь до этого Кристен никогда не проявляла враждебности. Ей нравилась эта девушка, и она совсем забыла, что Кристен принадлежит к племени, которое живет, разрушая и убивая. Конечно, с ее стороны было большой неосторожностью остаться с ней наедине. Кристен такая высокая и сильная, к тому же вне себя от гнева — и ей ничего не стоит, в цепях или без цепей, поднять ее и выбросить в окно. Конечно, она не настолько глупа, чтобы сделать это. Но кто знает…

Эда поторопилась к двери и с каждым шагом, который отделял ее от Кристен, все громче причитала.

— Так ты угрожаешь старой женщине? И это после того, что я сделала для тебя, спасая от гнева других? — Уже стоя в дверях, она сурово посмотрела на Кристен: — Закончишь уборку сама. И советую получше вести себя, когда спустишься вниз, девка, иначе останешься без ужина и будешь сидеть взаперти. Увидишь, я так и сделаю. И не мешкай, а то пришлю за тобой пару мужчин. Одного из них тебе будет нелегко выбросить в окно.

Кристен поразмышляла какое-то время над тем, что бы значила эта последняя угроза, но потом бросила об этом думать. Впервые ее оставили одну в незапертой комнате, и это была именно его комната. Она могла разнести тут все на мелкие кусочки, и никто не мог ей помешать. Тогда бы Ройс опять ее высек. Это доставило бы ей радость — почувствовать боль и ненависть, главное — ненависть, ведь она все еще не ненавидела его. А она должна его возненавидеть.

Воображение лишь на минуту увлекло ее, более соблазнительной оказалась возможность найти топор. Она слишком много времени потратила на мысли о саксе, а надо было думать о побеге. Топором она разрубила бы цепи. Топором она могла разрубить и ставни в своей комнате, которые запирались каждый вечер. У нее было только тонкое покрывало и грубая простыня на соломенном матраце, но если их связать с одеждой, получится канат, и по нему можно выбраться из окна. Топором она могла бы открыть дверь сарая, где томились Торольф и остальные. Если бы она нашла топор, она могла бы спрятать его в своей комнате, прежде чем спуститься вниз. И сегодня ночью…

Среди оружия, висящего на стене, не было топора. Кристен быстро наклонилась и открыла большой сундук, стоящий в ногах у кровати Ройса. Осторожно отложила одежду, лежащую сверху, но под ней тоже была одежда. Она взглянула на маленький сундук, стоящий между окнами, однако на нем висел железный замок.

Она опять повернулась к стене, на которой висело оружие. Здесь были старые мечи в ножнах с серебряной инкрустацией, а один в ножнах из чистого золота. Рядом висели копья, арбалет и палица, очень старые на вид, а также дюжина кинжалов, различной длины и формы. У нее руки зачесались взять хотя бы один, но она знала, что пустое место на стене сразу бросится в глаза. Один кинжал, самый маленький, все же годился для того, чтобы открыть замок на сундуке, к тому же его отсутствие на стене не так бросалось в глаза.