7. В мансийском зимовье

Под наблюдением у Ярцова три завода. Втрой — болизко на речке Билимбаихе, притоке Чусовой, — принадлежал барону Строганову. Ярцов съездил туда на несколько дней. Завод только что пускали в ход.

Чтобы попасть на третий, надо сделать трудное путешествие далеко на север, за Тагил, в глушь, на реку Баранчу. Там, на вновь обысканном месте, Демидовы закладывали чугуноплавильный завод. Вместе с Ярцовым поехал и приказчик Мосолов. Сунгуров остался на Шайтанском.

На рассвете уселись они в крытую повозку, запряженную четверкой лошадей, и тронулись в путь. Накануне прошел грозовой дождь — дорога была и не пыльная и не очень грязная. Лошади везли отлично. Объехали Екатеринбургскую крепость и повернули к северу, вдоль хребта. За первый день доехали лесами до озера Балтым и тут заночевали в рыбацкой избушке.

На другой день были в Невьянском заводе, одном из самых старых заводов на Урале. Царь Петр еще в 1702 году отдал Невьянские рудники и все леса и земли на тридцать верст кругом во владение Демидову. Теперь здесь стояла семибашенная крепость, одинаково неприступная для диких народов и для царских чиновников. За крепостными стенами виднелся демидовский дворец и отдельная высокая наблюдательная башня — ее возвел Акинфий десять лет назад, в 1725 году.

Сам старик, Акинфий Никитич, был сейчас в отъезде в Петербурге. Ярцова с Мосоловым поместили на ночлег в дворцовой пристройке. Ярцов хотел повидаться с здешним казенным шихтмейстером, но приказчик отговаривал — «завтра-де вставать рано, отдохни лучше, ехать еще далеко. Да и господин Булгаков, кажется, в отъезде».

Вечером Мосолов куда-то ушел, и Ярцов все-таки отправился разыскивать невьянского шихтмейстера. Видимо, демидовским слугам даны были особые инструкции насчет его, Ярцова, — никто не хотел отвечать на вопросы. Иные даже прикидывались немыми, разводили руками и отрицательно качали головой. Только случайно наткнулся Ярцов на помещение шихтмейстера.

Булгаков — сгорбленный летами человек, с недоверчивым взглядом, с глухой речью — встретил Ярцова радостно.

— Трудно с ними, — пожаловался он. — Не шихтмейстер я здесь, а заложник, аманат какой-то. На всяком углу страж. «Сюда нельзя, здесь не смотри». Хотят Демидовы опять прежних вольностей добиться. Приказы главного командира ни во что ставят. Приказчики мне в глаза льстят, а за глаза препоны всяческие ставят.

На третий день добрались до Нижнего Тагила с его знаменитой невиданно длинной плотиной. Под высокой рудной горой работали две домны. Нижнетагильский завод из всех уральских заводов прославился качеством железа. Демидовская марка на железе — «старый соболь» — хорошо известна даже за границей. А все дело в руде горы Высокой-уж очень она чистая и богатая, — такой другой по всем горам пояса больше не известно.

Повозку здесь оставили, дальше поехали верхом. Дорога торная осталась только до Выйского медеплавильного заводика, а дальше, кроме троп, и проезду никакого не было.

— Лес темней — бес сильней! — смеялся Мосолов, плотно усевшись в седле. — Не боишься, Сергей Иваныч?

Страшнее беса оказались комары. Поющей серой тучей поднимались с травы, жгли укусами, мешали смотреть и дышать. Всадники завязали шею и лицо тряпками, туго перетянули рукава над кистями рук и все-таки непрерывно били себя по всему телу — всюду залезали тонкоголосые кусающие твари.

Погода установилась жаркая, безветренная. Мотаться в седле целый день было тяжко. Да и кони выбились из сил — спотыкались, беспрерывно дрожали потной кожей, сгоняя комаров. Еще больше донимал их овод. Уже текли по шерсти струйки крови.

Под седло, под каждый ремешок сбруи всадники натыкали свежих березовых веток, — чтобы колыхались, спугивали гнус. Медленно ехали, как два куста, как два зеленых пугала. В тень заедут-комары жгут, выедут на солнце — оводов больше.

Особенно трудно стало ехать, когда Мосолов засомневался в дороге. Такую муку еще можно терпеть, когда знаешь, что каждый шаг приближает тебя к цели.

А сейчас нитка-тропа, которая вела путников в лесу, затерялась в высокой буйной траве.

— Слева, поди, уж Баранча вьется, — гадал Мосолов. — Едем-то верно, да без тропы как раз в непроезжую урему угодим.

— Так давай на Баранчу держать, поедем берегом, — предложил Ярцов.

— Нельзя, берегом болота попадаются. А не болота, так такие чащобы да вертепы — не приведи господи.

— Что же делать-то, Мосолов?

— Слезай, Сергей Иваныч, разложи огонь. Я на маточку взгляну, повернее солнца-то будет.

Затрещал в бледном пламени сухой можжевельник. Дым сладко опахнул людей и лошадей. Мосолов достал из седельной сумки маленькую круглую коробочку из бересты. Открыл, — в коробочке закачалась легкая стрелка. Вокруг стрелки четыре рисунка: кружок черный, кружок белый, два полукружия. Мосолов повернул коробочку так, чтобы черный конец стрелки указывал на черный кружок.

— Вот где она, полночь! Верно едем. Со мной не пропадешь, Сергей Иваныч! Поехали, что ли.

Мосолов тщательно затоптал костер. — Пожару бы не наделать, жара, сушь…

Тпру, тпру, постой, Карько!

— Гляди, Мосолов!.. Шихтмейстер с бледным лицом показал в глубь леса.

— Чего там? Не вижу.

— Теперь нету. Мне показалось… Медведь. На задних лапах.

— Ну, пусть его.

Но и приказчик не садился на коня. Забыв о комарах, вытягивал шею, всматривался в чащу.

— Ну, не видно? Показалось тебе, Сергей Иваныч. Кони бы чуяли, если медведь. Садись.

Но только взобрались в седла, шихтмейстер опять крикнул:

— Вон он!

Мосолов круто повернул коня. Вдали между деревьями кто-то двигался к ним.

— Это не медведь, — сказал Мосолов, немного погодя. — Человек. — И поправился: — Вогул.

Манси подходил с боязливой улыбкой. На нем была одежда из звериных шкур. За плечами большой лук, у пояса колчан с оперенными стрелами.

— Пача, рума! — повторял манси еще издали.

А когда подошел поближе и взглянул на неласковые распухшие лица русских, то проговорил совсем тихо и робко:

— Пача, ойка!

Рума — по-мансийски — друг, а ойка — господин. Мосолов по-мансийски знал мало. Манси по-русски говорил плохо. Однако, разговорились. Из слов манси выходило, что до брода еще далеко, а есть поблизости мансийское зимовье, на берегу Баранчи же. Там можно переночевать. Мешали говорить кони. Они переступали с ноги на ногу, без отдыха мотали головой. Их крупы были покрыты сплошным серо-зеленым слоем оводов.

— Как ты нас нашел? — спросил Ярцов.

Манси с улыбкой показал на остатки костра, потом на свои ноздри.

— По дыму, значит. Запах они чуют не хуже медведя, — сказал Мосолов. — Едем что ли, к нему, Сергей Иваныч?

Чего коней мучить. Завтра он нас доведет до броду.

— Едем, — с радостью согласился Ярцов. — Я уж и то хотел тебе сказать, чтобы здесь дневку устроить. А у жила-то еще лучше.

Впереди всадников быстро шел манси. Он легко перепрыгивал через поваленные стволы деревьев и удивлялся, что лошади отказываются прыгать.

— Как тебя зовут? — допытывался Ярцов.

— Чумпин, Степанква, — откликнулся манси.

— Крещеный?

— Да, — показал крестик на ремешке-из-за пазухи вытащил.

— Как их только попы тут разыскали? — удивился Ярцов.

— Да он, поди, в Невьянск или в Верхотурье бегал креститься. Новокрещенным халат дают суконный. Так иные по два, по три раза крестятся за халаты-то. А сюда попы, конечно, не поедут. Здесь еще медведя по ошибке окрестят, пожалуй. Ты ведь тоже ошибся, Сергей Иваныч.

Впереди между стволами заблестела вода — Баранча показалась. Начался крутой спуск.

Первыми встретили гостей собаки. Четыре пса без лая примчались навстречу, обнюхали людей, лошадей. Остромордые, уши торчат, хвост кольцом на спину, глаза живые и умные. Обнюхали-и умчались вперед, докладывать.

Зимовье всего из пяти маленьких бревенчатых избушек, крытых дерном, — таких низких, что с крыши можно сорвать любой цветок, выросший на дерне. Перед дверьми каждой избушки — дымный костер. В стороне — амбарчик-чомья на двух высоких гладких столбах, чтоб не забрались мыши или сама вороватая россомаха. Сети сушатся на кольях. Около избушек груды больших трубок бересты.

— Вонь какая! — сказал Ярцов и сплюнул.

— Да, — Мосолов тоже плюнул. — Для русского носа непереносно. Видно, собак мало, не зачищают.

Двое манси-мужчин вышли из избушки. Они с гордостью назвали свои русские имена — Яков Ватин и Иван Белов. Значит, крещеные.

Лошадей поставили в дым. Чумпин и Белов принесли им травы. Хозяин самой большой избушки — Ватин повел гостей к себе. В избушке мансийка мяла кожу руками. Завидев гостей, она еще усерднее принялась за работу. Но Ватин прогнал ее прочь. Крохотное оконце затянуто рыбьей кожей. Полна дыму избуша зато ни один комар не звенел под низким потолком. Уселись на полу, на шкурах.

Хозяин ожидал, что приезжие прежде всего поделятся с ним новостями — так полагается по вековечным законам лесной вежливости. Но русские сразу же повалились на шкуры и заснули.

Ватин посидел немного около храпящих гостей — столько, сколько потребовалось бы времени на самую краткую беседу, — и вышел на цыпочках распорядиться об угощеньи.

Русские проснулись на закате солнца. Им принесли котел чего-то горячего и дымящегося. Для свету Ватин зажег сучья в човале-очаге. Човаль сложен трубой из жердей, толсто обмазанных глиной, и сучья горят почти на полу.

— Таайн, рума! — пригласил Ватин гостей. Ешьте, пожалуйста.

И вывалил пищу из ведра в деревянное корыто.

— Из этого же корыта и собаки у них едят, уж я знаю! — пробормотал Мосолов — Я не буду есть, — заявил Ярцов-Лучше своим хлебом обойдемся.

— Э-э, с погани не треснешь, с чистого не воскреснешь! — и Мосолов зацепил пятерней какой-то полужидкой каши. опробовал. — Ничего, посолить бы только. Ешь, ешь, Сергей Иваныч-видишь, хозяин обижается.