В самом деле, Ватин сердито поглядывал на шихтмейстера. Больше из любопытства взял Ярцов немного варева из корыта.

— Что это такое, Мосолов? На вид каша, а вкус-то рыбный.

— Поре называется. Муку они делают из сушеной рыбы. Это, верно, из нее состряпано. Да ты не разбирай, хуже будет.

Потом подали какую-то вареную траву, тоже с рыбной мукой.

— A-а, пиканы, — сказал Мосолов. — Медвежьи дудки. Это и наши мужички едят, когда больше ничего нет.

В это время снаружи послышался собачий лай, веселые крики. Новый манси заглянул в избушку, улыбаясь во всю рожу, крикнул русским «пача, пача» и заготорил с Ватиным. Тот выбежал из избушки и вернулся через пять минут с деревянной чашкой, которую и поставил перед гостями.

— Охотники пришли, — весело объяснил он. — Теперь хорошо можно угостить. Пожалуйста, еще много.

В чашке были куски сырого мяса, ободранные звериные уши, что-то из внутренностей, облитых кровью. Поверх всего лежал крупный звериный глаз.

— Ну, ешь, тынан мойло! — Ватин схватил глаз и пытался всунуть его в рот Ярцову. — Уй, вкусно!

— Ну тебя к чорту с угощеньем! — Ярцов вскочил и яростно отплюнулся.

— Сергей Иваныч, посиди. Нельзя вогулишек дразнить, пригодятся. Ты вот так…

Мосолов взял звериное ухо, свернул трубочкой, обмакнул в кровь и стал жевать хрящ. Потом незаметно — этому помогала полутьма избушки и клубы дыма — спустил кусок в рукав.

— Видел? Оно даже вкусно — это ведь козла дикого подстрелили они. Мясо не поганое. Я у них белок вареных едал. Заместо курятины всегда сойдет, только смольем наносит. Что ж в охотку съешь и вехотку. Эй, хозяин, а вареное мясо будет?

— Нюолпейти? Сейчас будет.

В избушку набились все манси поселка-пятеро мужчин. Они с любопытством оглядывали русских, быстро и непонятно говорили и все пробовали свои ножи. Было тесно и душно. В дверь просунули корыто с большими кусками вареного мяса. Каждый манси брал кусок, вонзал в него зубы и быстрым движением ножа снизу вверх отрезал закушенную часть у самых губ. Ярцову казалось, что вот-вот они отмахнут себе нос. Мясо было жесткое, полусырое. Манси глотали его, почти не разжевывая.

Пир кончился, манси разошлись. Ярцов лежал на шкурах, глядел на пламя неугасимого човаля. Жуя «серку» — лиственичную смолу — сидел на корточках Ватин. Мосолов разулся, сел перед самым огнем.

— Вогулов к горной работе не приспособишь, — говорил Мосолов, — в шахту вогула не спустишь. Татар, башкир — тех можно. А вогул — лесной человек, затоскует, сбежит на другой день. Я пробовал.

В дверное отверстие, затянутое на ночь шкурой, просунулась голова Чумпина. Он что-то робко сказал Ватину. Тот, не глядя, равнодушно ответил. Чумпин вошел в избушку, опустился на корточки возле хозяина, заговорил очень быстро, показывая на русских.

— Чего ему? — спросил Мосолов.

— Хочет показать ахтас-кэр, камни.

— Пусть покажет, — приподнялся Ярцов. — Слышишь, Мосолов, — камни. Может, руда?

— А ну его! Я тебе этих камней покажу целый рудник. Убирайся ты живее! — Мосолов даже встал и нетерпеливо махал рукой манси.

— Нет, я посмотрю, — сказал Ярцов. — Давай сюда камни, Чумпин.

Вогул вынул из-за пазухи кожаный мешочек, развязал, достал несколько черных, с блестящим изломом камней. Мосолов, стараясь казаться равнодушным, так и впился в них глазами.

Взвесил Ярцов камни на руке — очень тяжелые. Стал рассматривать повнимательнее. Какие-то мелкие крупинки прилипли на изломе. Хотел Ярцов их пальцем сбросить, а они передвинулись только и не падают, словно их в самом деле клей держит.

— Да это магнит! — воскликнул Ярцов.

Мосолов нахмурился, как туча, зверем смотрел на Чумпина.

Никто не замечал этого, все видели только камни в руках шихтмейстера.

Ярцов набрал крупинок на ладонь и поднес камень сверху. Прыгнули крупинки и повисли на остром ребре, камня цепляясь одна за другую.

— Где взял? — спросил Ярцов.

— Там, — Чумпин помахал рукой. — На реке Кушве. Большая гора, яни-урр. Вся гора из такого камня.

— Много такого, говоришь?

— Много. Как комар.

— Да врет он, — вмешался Мосолов. — Это тагильская руда. Что, я не вижу, что ли.

— Я — Степан, — обиженно сказал манси. — Я крещеный, нельзя врать, яоль. Могу вести на Кушву.

— Тагильскую руду мы вчера видели, — сказал Ярцов, — ровно бы не похожа. Надо взять камни, пусть рудознатцы посмотрят. А, Мосолов?

— Что ж, можно взять. Давайте я их в седельную сумку спрячу. В Невьянске у Акинфия Никитича знатный рудоведец есть, скажет сразу, стоющая ли.

— Нет, я половину себе возьму, а другую ты бери. Вот этот… нет, я этот возьму, покрасивее. Мосолов, дай твою маточку, испытаем магнит.

Мосолов поднес берестяную коробочку. Стрелка бегала за черным камнем, как живая. Ярцов забавлялся от души, подносил камень и с той стороны и с другой, сверху и снизу — совсем с ума свел легкую стрелку.

— Рума ойка, ольн будет? — тихонько спросил Чумпин.

— Какой ольн?

— Спрашивает: будут деньги, награда, — пояснил Ватин.

— A-а, награда. Будет. Ты и сосчитать тех денег не сможешь, что тебе дадут. Руды, говоришь, как комар, вот и денег тебе дадут, как комар…

— А сейчас нельзя? Немного мосса-моссакуэ. У меня нет собаки. Я совсем бедный, нюса манси.

— Сейчас нельзя, не видевши-то, что ты! Далеко эта гора?

— Два дня на лыжах и еще полдня.

— Какие же летом лыжи? Верст сколько?

— Верст они не знают, — вмешался Мосолов. — Меряют зимним ходом. Выходит, верст семьдесят, если пол-третья дня. Еще говорят, если близко или недолго: «два котла сварить». И так меряют: «стрела два раза летит». Ты видел ихние стрелы и луки, Сергей Иваныч? Покажи, Ватин.

Ярцов сразу забыл про камни и стал разглядывать лук. Ватин вынул его из кожаного чехла, в котором лук лежал, выпрямленный и привязанный к доске. Сделан из корня лиственницы с березовой накладкой и оклеен берестовыми ленточками, чтобы не пересыхал. Еще занятнее стрелы — всех видов: с вилкой на уток, с шариком на белку, с железной копьянкой на сохатого. Особая-ястреб-стрела, поющая на лету. Она служит для спугивания уток из камышей. У основания каждой стрелы в два ряда перья, выдернутые из глухариного хвоста.

Пока Ватин объяснял Ярцову для чего нужна какая стрела, Чумпин выскользнул из избушки и пошел к себе.

Уже стояла белая ночь. Все зимовье окутано дымом костров.

Чумпин вырыл из земли за своим жильем двухголового деревянного идола, поставил его к стволу сосны, перед ним положил такие же камни, какие дал русским, и стал молиться, оправдываться вполголоса.

— Может быть, он прогневал дух Железной горы, рассказав о ней русским. Конечно, это плохо, но что же делать? Без собаки невозможно охотиться, a русские дадут деньги. Может, даже на ружье хватит — огненный бой. Пф-ту. Тогда самые красивые разноцветны тряпки он навяжет на тебя, Чохрыш ойка. Как красиво! Пусть только бог не сердится. Ведь Степан не сердился же что осень была теплая и реки долго не замерзали. Это помешало охоте, шкур добыто совсем мало, всю зиму голодал, собака сгибла. Эх, бог!.. Степан только слегка поколотил тогда тебя. Совсем немножко, мосса, моссакуэ. Не гневайся же Чохрынь-ойка, не приказывай духу дорог отвести след, когда он поведет русских на Железную гору. Самые красивые тряпки тебе, не забудь! Ладно, бог? Омаст?

Замолчал, стал ждать какого-нибудь знака от бога. Тихо. Льется далеко рокочущая трель козодоя. Позвякивают уздечками лошади, хрустит трава на зубах. Но вот далеко закричал, залаял дикий козел. Одинокий голос прорвал тишину.

Манси поспешил принять этот голос за утвердительный ответ лесного духа. Поскорее схватил идола, сунул его вместе с камнями в яму под избушкой, присыпал землей, — поскорее, пока бог не передумал.

И пошел спать.