Барнаул спит

Лаксман долго шел по спящим темным улицам и понял, что заблудился. Все дома казались одинаковыми. Лаксман остановился в нерешимости. Вдруг в трех шагах от него раздались дребезжащие удары колотушки в чугунную доску. Ночной сторож, должно быть, был в валенках и потому подошел неслышно.

— Скажи, старый, как мне пасторский дом найти, — спросил Лаксман.

— Извольте, сударь, итти прямо, за площадью и будет пасторский дом. Да вы не с пожара ли идете?

— С пожара.

— A-а! Погорел колдун-то.

— Ты этого колдуна знаешь? А кто он? Из мужиков или из работных людей?

— Зачем… Ползунов Иван Иваныч — в обер-офицерских чинах, шихтмейстер здешнего заводу. А только подлинна колдун.

И старческий голос из тьмы рассказал Лаксману историю колдуна и чернокнижника Ползунова.

Годов с десять назад перевели Ползунова с Колыванского завода в Барнаул. Был он определен к плавильным печам, что серебро от руды отделяют. Месяца не прошло, а Ползунов уже прослыл чернокнижником. С заводским начальством новый шихтмейстер не сошелся; невзлюбили его за то, что хлопот много доставляет. Как затеет он переделку водяного колеса, или мехов, или печной кладки, так бергмейстеры, гиттенмейстеры и все начальство его же бранит: в работе остановка, металлу выходы малые, а пуще всего обидно, что раньше об этом никто не догадался. После ползуновских-то переделок польза не малая оказывалась. Казенный управитель Ратаеев обербергмейстер, не раз вызывал к себе Ползунова и отчитывал за то, что умнее всех быть хочет. Нелюдим человек. С фабрики придет и сидит дома один, запершись. Книги читает, варит что-то. Дознались скоро, что может он грозу вызвать и молнию на церковный крест направить, из лягушечьей икры жабу с теленка выращивать и из человеческой крови золото добывать. За такие богопротивные поступки забоялись Ползунова барнаульцы и обещались сжечь его дом. Управитель Ратаев запретил ему колдовать дома, среди завода, и отвел место на пустом берегу. Там он построил холодный сарай и вот два года уж в нем возится — и что делает, непонятно. Очень это озлобляет барнаульцев. Ну, и погорел, конечно!

Ползунов разложил на столе большой лист александрийской бумаги — чертежи ссутулился над вычислениями. Через пыльное стекло с трудом пробивалось вечернее солнце. Тараканы лихо пробегали через путаницу чертежа и, скатываясь, шлепались на пол.

Скрипнула дверь. Ползунов поднял голову и прищурился. Перед ним стоял человек в долгополом черном сюртуке, с кружевными манжетами. Глаза гостя обежали комнату и задержались на метеорологических приборах, висевших на стенах.

— А записи есть у вас? — живо спросил гость.

— Какие записи?

— Ну, барометрические, конечно. Или для украшения у вас барометры висят?

Ползунов покашлял и покраснел.

— Да, пожалуй, что для украшения.

А гость уже подошел к одному прибору и снял его со стены. Это была модель домика с двумя дверями — в одной стояла кукольная фигурка охотника, в другой — девушка с корзинкой.

— А это что?

— Тоже погоду предсказывает, — тихо ответил Ползунов, — если охотник вперед выходит, а девка прячется — к дождю, а коли охотник прячется — к вёдру.

Гость внимательно рассмотрел игрушку, потрогал ниточки, дунул в дверцы и повесил домик обратно.

— Понимаю, — сказал он. — Но ртутный точнее. Вы сами делаете приборы? Научите меня… Да… ведь вы шихтмейстер Ползунов?

— Ползунов.

— А я Эрик Лаксман. Кирилл Густавыч, по-вашему. Назначен сюда пастором. Но я очень интересуюсь натуральными науками.

— Садитесь, господин Лаксман. Вот сюда.

Лаксман сел к столу, посмотрел сбоку на чертеж и поймал пробегавшего таракана.

— Вот сегодня утром мы с женой ловили это насекомое, — сказал он, разглядывая усики таракана. — Видно, оно здесь не редкость.

— Тараканы-то? От нечистоты больше. Тут их столько распложается, что дома бросают, жить нельзя. Я показывал, как их выкуривать серным колчеданом. Хорошо помогает, всех как есть уничтожит дымом и зародышей убьет. Да опасно: из колчеданного дыма мышьяк садится на стены, на лавки. Если не вымыть как следует, отравиться недолго. Еще прослывешь отравителем. И так уж…

У Лаксмана заблестели глаза.

— Это интересно. Я напишу Линнею. Как, вы не знаете кавалера Линнея? Это шведский знаменитый ученый, он составляет «Систему натуры». И в его «Системе» ни одного сибирского насекомого. Ни одного! Просил меня посылать ему коллекции. Вот дорогой из Колывани я поймал одного зверька. Я его назвал по-латыни сорекс пигмеус, потому что это самое маленькое животное из сосцепитающих. Вы знаете…

Лаксман сделал паузу и воскликнул:

— Два дюйма! Два английских дюйма длиной всего! Наука не знает еще его. Эрик Лаксман первый сообщит, что новый вид землеройки, самое малое в мире животное, найдено в колыванских песках. А?

Ползунов сочувственно покивал головой.

— Да, — сказал он. — Если для науки… что уж… Может быть интересная польза.

Пастор все больше подкупал Ползунова своим увлечением наукой. Ползунов решился.

— Я вот тоже в столицу проект послал, — сказал он и покашлял, — проект один, машину… В Академию…

— … А весу в нем 38 граммов, — перебил его Лаксман, — на аптекарских весах испытывал. Это ж стрекоза!

Ползунов молчал, улыбался и кивал головой, глядя на пастора добрыми глазами, а тот продолжал рассказывать, чем питается его сорекс и как его можно живым доставить Линнею.

— Да! — спохватился вдруг Лаксман, — вы говорите, проект послали. Вы машину изобрели?

Глаза Ползунова конфузливо опустились на чертеж.