— Ну что, лодыри, бездельники, лентяи? Хорошенько поискали, так и нашли топливо?

Тут ему Этьен отвечает:

— Как вы приказали, так и сделано, господин управляющий. Вы сказали: жечь камни. Нам тогда это вроде странным показалось — да ведь мы неучи. А всё ж попытались. И вышло. Никогда доселе такого огня не бывало — жаркий и ровный на диво. Всё благодаря вашему совету. Вот что значит учёным-то быть.

Гильо даже поперхнулся от удивления. Как ни старался он сделать вид, будто всё знает и понимает, глаза у него на лоб полезли. Вертит он в руках камни, которые гореть могут, — вертит, переворачивает, а сам бормочет:

— И впрямь камень, а ведь горит. Похоже, что я сделал открытие и притом весьма немаловажное. Пойду напишу донесение министру. За такое изобретение меня просто озолотят!

Он наверное пошёл и написал, потому что немного времени спустя появились в посёлке приезжие из столицы — учёные, инженеры. И всё для того, чтоб изучать камни, которые гореть могут.

Дело это всерьёз пошло, но Гильо не досталось той прибыли, на какую он рассчитывал. Уж слишком он маленьким человечком был, — как говорят, весу у него не хватало. Да про него и забыли вовсе. Может, и получил он какое вознаграждение, а может, и нет. Вернее всего, что нет.

А если говорить про Этьена и про старуху Алексалину, то их вся радость была лишь в том, что они посёлок от беды спасли. Но им ведь того и надо было, правда же?

Ну, что вам ещё сказать?.. Зверь, хранитель огня, говорят, продолжает в лунные ночи бродить по горам. В наших краях люди его боятся. А, право, зря. Чудо-Зверь, если хорошенько пораскинуть мозгами, — это ничто, тень от ничего, страх один. Этьен отлично всё понял. А Алексалина и вовсе всё время об этом знала. Много она чего знала, хитрая старуха.

Вот и вся история, как её люди рассказывают. Правда это или нет — я ничего о том не знаю. Но одно доподлинно известно: это именно у нас, в Крезо, некогда простом посёлке близ Бройя, впервые для литейной работы стали применять каменный уголь вместо угля древесного. И случилось это в 1740 году. Надо ещё к тому добавить, что неподалёку в округе, особенно в Монсенй — а это, к слову сказать, те места, откуда родом была старая Алексалина, — жители с незапамятных времён знали о камнях, которые могут гореть. Они уже две-три сотни лет на таком огне суп варили.

И уж это самая что ни на есть сущая правда.

В наши дни уж больно все умниками стали. Особенно молодёжь — ни во что не верит, над всем смеётся. Я сам слыхал, как один молодой человек, который учится в школе в Париже, заявил — так это, между прочим, — что наша земля круглая, да ещё вертится. Какие всё-таки эти парижане насмешники!

И тот же юноша уверял, что колдуны и волшебники всего лишь обманщики: «Они только и умеют, что деньги со всех тянуть, а это не такое уж сложное колдовство».

Вот ведь каков! Прямо обидно становится.

Насчёт того, будто земля вертится, я промолчал. А что касается волшебства — прошу прощения! — тут я кое-какое понятие имею: моя бабушка говорила мне, что её бабушка слыхала от стариков историю Луизэ из Авиньона, которого несколько волшебных слов сделали богатым и почитаемым человеком. Так что не рассказывайте мне — волшебство может-таки иной раз службу сослужить.

Луизэ, о котором идёт речь, был уж таким неудачником, таким неумелым, никогда ничего своими руками не сделал. И всё говорил:

— Не могу я работать, руки у меня дырявые. За что ни возьмусь, всё из моих рук валится, всё ломается да бьётся.

В конце концов так и прозвали его: Луизэ — Дырявые руки.

Прослышал однажды Луизэ, что в Авиньон прибыл учёный доктор из Салона, алхимик, Мишель Нострадамус; поговаривали, что он колдун и чудеса может творить. Слава его в те времена гремела повсюду. Даже вдова покойного короля Генриха Второго ходила к этому Нострадамусу и, говорили, осталась очень довольна.

Луизэ сразу размечтался:

— А что, если взять да пойти к этому учёному волшебнику? Вдруг он согласится сотворить для меня чудо? Отправился Луизэ…

Так и так. Говорят, мол, что вы колдун. Может, если будете так добры, скажете мне какое заклинание, или волшебное слово, или ещё что в таком роде, — чтоб только мне богатым стать. Работать-то я не могу: руки у меня дырявые.

Нострадамус слушал, что говорит Луизэ, а сам брови хмурил. Потом улыбнулся. Подумал он немного да отвечает:

— Дать волшебное слово, которое сделает тебя богатым, — это нетрудно. Только одного слова недостаточно. К словам нужны ещё волшебные движения.

— Движения? — спросил Луизэ. — Мне что, придётся верхом на метле ездить?

Нострадамус расхохотался:

— Нет, нет! Кое-что попроще. Дело-то вот в чём: надо это слово говорить, а самому ивовые прутья да тростники переплетать. А иначе слово силы иметь не будет. Да у тебя ведь руки дырявые, небось не выйдет ничего.

Обиделся Луизэ:

— Руки, может, и дырявые, да всё-таки их две, а не одна, и не такой уж я разиня. Вы только слово скажите, а моё дело постараться.

— Ну что ж, — говорит Нострадамус, — тогда слушай внимательно. Вот тебе волшебные слова: «Трудус-трудум-труд». Ты их повторяй, а сам ивовые прутья переплетай. Один прут вплёл, за другой берись. Сколько прутьев сплетёшь, столько назавтра лиаров на их месте найдёшь. Как видишь, дело несложное.

Едва Луизэ дождался, когда тот говорить кончит, — уж очень ему не терпелось поскорее волшебные слова испробовать. Побежал он на берег Роны, нарезал себе целую охапку ивовых прутьев и тростнику и принялся за работу.

Сидит Луизэ под ивой, прутья переплетает, а сам шепчет: «Трудус-трудум-труд». Но то ли руки у него и впрямь были дырявые, то ли просто с непривычки — только не получается у него ничего. Тростник мнётся, ивовые прутья ломаются, так и разваливается всё у него в руках. Луизэ чуть не плачет. Какое замечательное волшебство пропадает из-за таких пустяков! Обидно ведь!

А недалеко от него жил в ту пору один корзинщик; плёл он корзины, да так ловко и быстро, словно играючи. Не стал Луизэ времени даром терять, побежал к этому корзинщику и говорит:

— Здорово это у тебя выходит, приятель! Может, и меня немного подучишь?

Хороший человек всегда рад другому своим ремеслом помочь. Корзинщик сразу же стал обучать Луизэ, показал ему, как прутья плести да переплетать, как их закреплять да один за другой просовывать.

Попробовал Луизэ один раз, два раза, десять раз. Вот уж стало у него лучше получаться. Учитель даже похвалил его за работу. И Луизэ во вкус вошёл, сидит, напевает:

К концу дня Луизэ сплёл большую корзину — не меньше тридцати прутьев на неё пошло, а, значит, и тридцать ли-аров Луизэ причиталось.

Перед уходом корзинщик хотел попрощаться с учеником, смотрит, а тот спит прямо возле своей корзины. С непривычки небось. За всю жизнь Луизэ столько не трудился. Вот и устал.

Добрый человек был этот мастер-корзинщик. Подумал он про себя:

«Вот бедняга, уж как он старался. Надо ему помочь. Чего ему идти в город продавать одну корзинку? Прихвачу-ка я её вместе со своими. Проснётся он, а рядом уж не корзина, а деньги лежат. То-то рад будет! Поначалу всегда хорошо подбодрить человека».

Взял мастер корзину Луизэ, а на её место положил маленькую серебряную монетку — уж кто-кто, а он-то знал, сколько может стоить такая корзина.

Когда проснулся Луизэ да увидал вместо ивовых прутьев, из которых он сплёл свою корзину, серебряную монету, можете себе представить, как он обрадовался! Вот это волшебство! Настоящее, без обману!