Полководец сделал знак Ли Лину, и тот почтительно, но с достоинством заговорил:

— К крепости Маи, ваше величество, ведет одна-единственная дорога: вдоль берега реки Люань. С правой стороны к реке подступают горы Сеньги. Они делают дорогу настолько узкой, что по ней едва могут проехать два всадника и вряд ли пройдет большая повозка. Прежде чем выбраться на равнину и там скрытно собрать отряды в ударную силу, войско шаньюя растянется на несколько сот ли. При этом все запасы провианта шаньюй будет вынужден оставить позади…

— Понимаем, — сказал император, с интересом вглядываясь в обветренное лицо офицера. — Ты хочешь отрезать путь к отступлению, когда шаньюй побежит назад в свои степи?

— Не совсем так, ваше величество. Вначале я отобью у него обозы, а потом перекрою обратный путь, и мы запрем хунну в таких местах, где им нечем будет поживиться. Не пройдет и десяти дней, как голова шаньюя будет лежать под вашими знаменами.

— Задумано неплохо, — важно заметил император. — А сколько солдат нужно для его выполнения?

— Дайте мне половину ван-ки,[42] и я смогу поручиться за успех.

— Пять тысяч всадников?

Князь отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Ли Лин же невозмутимо ответил:

— Нет, ваше величество. Конница горами не пройдет. Если позволите, я возьму свой отряд, состоящий из воинов «ста золотых»[43]. Они уже давно служат со мной на границе и умеют ходить по горным тропам.

— Разрешаем и желаем удачи. — Император поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Ли Лин поклонился и вышел вместе с князем.

Вслед за ними покинул шатер и Сыма Цянь. Он хотел поговорить с Ли Л ином, в отряде которого служил его сын Гай. Гаю не было еще и двадцати, но он уже попал в число воинов «ста золотых», отличившись в пограничных схватках с племенами дунху, Сыма Цянь всегда мечтал, что сын пойдет по стопам отца и Деда, то есть станет ученым летописцем. Но он стал солдатом и вел жизнь, полную опасностей. Впрочем, Сыма Цянь в дни молодости тоже охотнее брал в руки меч, чем кисточку, и сменил лук на банку с тушью, когда уже совсем побелела голова…

Ли Лин сидел в палатке, склонившись над рисунком Сеньгинского нагорья. На звук шагов он поднял голову.

— Когда выступает твой отряд? — спросил историк, присаживаясь рядом.

— Сегодня ночью. До рассвета мы успеем проделать четверть пути. — Ли Лин помолчал и вдруг добавил: — А ведь император просто глуп.

— Послушай, Ли, ты не боишься потерять голову, говоря такие слова об императоре?

— А ты? Я ведь знаю, что пишешь о нем ты в своей «Истории». -Ли Лии рассмеялся, но смех его прозвучал невесело. — Понимаешь, мне все чаще приходит в голову бросить службу, но как я тогда прокормлю мать? Ведь и не знаю никакого ремесла, кроме солдатского. И в то же время я не могу и не умею заискивать перед кем бы то ни было.

— Я понимаю тебя, — историк положил руку на плечо друга. — К сожалению, мы ничего не можем изменить. Остается одно — ждать.

— Ждать? Чего? Смерти императора? Но он еще не стар.

Я думаю, Ли, император потерпит поражение в войне с шаньюем. Наши военачальники утратили воинский дух. Они привыкли руководить боем из шелковых шатров, а хунну…, впрочем, ты знаешь их лучше меня. И вот когда война будет проиграна…

— Но я не хочу этого! — Ли Лин вскочил на ноги и принялся расхаживать по палатке.

— И я не хочу, Ли, — грустно сказал Сыма Цянь. — Но у истории свои законы. И часто они не зависят от воли людей. Когда прежде в Поднебесной возникали затруднения, герои поднимались по первому зову, служилые люди собирались, как облака в ненастье, теснились во множестве, как чешуя на рыбе, вздымались, как дым при сильном ветре. В те времена все думали только о победе над врагом. Ныне же наши полководцы, да и сам император, думают лишь о собственной славе и подсиживают друг друга. Недавно Сын Неба показывал мне донос на князя Ли Гуан-ли и спрашивал моего совета. По-видимому, это дело рук Чэня. Обвинения настолько нелепы, что я только пожал плечами и рассмеялся, хотя мне хотелось заплакать. Чего можно ждать от такой армии? А народ? Ведь народ истощен и озлоблен до предела. Вот и выходит, что положение непоправимое и опереться не на что. Хорошенько поразмысли над этим, Ли, и не особенно рискуй в бою своей головой. Она еще может пригодиться нашей несчастной родине…

Сыма Цянь поднялся и уже на пороге сказал:

— У меня к тебе личная просьба. Она касается Гая. Ты знаешь, что мальчик горяч и храбр до безрассудства. Присмотри за ним.

— Хорошо. Я обещаю.

Попрощавшись, историк вышел, а Ли Лин снова погрузился в свои мысли о предстоящем походе.

Передовая сотня латников под началом Ой-Барса вырвалась наконец из Люаньского ущелья, оставив войско шаньюя далеко позади. Трое суток латники пробирались узкой горной дорогой. Кони, чуя опасность, тесно прижимались к скалам и косились на реку, которая глубоко внизу с веселой яростью ворочала валуны. Река была мелководная, но бешеная, как необъезженный скакун.

И кони, и всадники устали от этой дороги. Поэтому сотня облегченно вздохнула, когда перед ней раскрылась зеленая равнина, поросшая островами лесного ореха.

Здесь начиналась граница Срединной империи, и совсем неподалеку хунну увидели первую дозорную вышку. На вышке никого не было.

Спешившись среди густых ореховых зарослей, отряд разведчиков затаился. Сотник Ой-Барс сел на землю и ожесточенно поскреб свою пегую бороду. Он был явно озадачен. Да и никто не ожидал, что сторожевая вышка окажется пустой.

Перед выходом из ущелья Ой-Барс отобрал несколько воинов, которые должны были бы без лишнего шума прикончить дозорных, чтобы те не успели подать сигнал о приближающейся опасности. И вот вышка покинута.

Опыт подсказывал Ой-Барсу, что такое пренебрежение воинским долгом вовсе не в обычае китайцев. Значит, что-то случилось и нужно быть вдвойне осторожным.

Поразмыслив, сотник назвал имена десятка латников, в число которых попал и Артай.

— Поезжайте вперед и как следует осмотрите долину Мне подозрительна беспечность дозорных.

И всадники отправились в путь. Скоро они выбрались на наезженную дорогу. По обеим ее сторонам зеленели всходы гаоляна[44], и по ним беспрепятственно бродил скот. Это еще больше удивило и насторожило хунну. Что заставило пастухов бросить посевы на потраву спадам? И почему вдруг так безлюдно? Ответ напрашивался сам собой: крестьяне знали о приближении шаньюева войска и бежали в глубь страны. Знали об этом и дозорные. Не желая рисковать жизнью, они покинули сторожевую вышку и поспешили укрыться в крепости.

«Стало быть, нас ждет засада, — думал Артай. — Но откуда китайцы проведали о набеге?.. Если в нашем стане был лазутчик, он все равно не мог опередить нас. Сеньгинская дорога одна, и мимо нашей сотни не мог проскочить незамеченным даже заяц».

Мысли Артая были прерваны радостным возгласом:

— Глядите — всадник!

Китаец выехал из ближайшего леска и, услышав крик, остановился, словно пораженный громом: всего в одном полете стрелы он увидел хунну. Под ними были рослые огненно-рыжие кони, от которых ему не уйти.

Всадник это понял сразу, и все же он повернул коня и во весь опор помчался в сторону крепости. Разведчики тоже пустили лошадей в галоп, на скаку разматывая арканы и выстраиваясь в полукольцо.

Преследование длилось недолго. Кто-то пустил вслед беглецу охотничью стрелу[45], и всадник, выпустив поводья, грохнулся оземь. Стрела угодила ему в затылок.

Подъехав к китайцу, хунну слезли с коней и пинками попытались поднять пленного. Но тот не шевелился.

— Неужели подох? — вслух удивился волосатый и кривоногий детина по прозвищу Росомаха. — А ну-ка, я пощекочу его мечом!

— Погоди, — остановил его Артай и, отвязав от седла бурдюк с кумысом, поднес его к губам китайца.

Тонкая струйка полилась в полуоткрытый рот пленника. Через минуту он застонал и открыл глаза, но тут же в ужасе зажмурился, увидев над собой бородатую рожу демона[46].