XIX

К полудню мы взобрались на вершину Рудого Врда и сели отдышаться. Нас свалила усталость. Казалось, исчерпаны все силы. Мы еле держались на ногах. Голод и жажда опустошали душу. Особенно хотелось пить, но у нас не было никакого сосуда, чтоб нести воду, кроме фляжки у старика. А ее хватало только для Рябой и старика: они совсем обессилели. Только Йован однажды нарушил наш общий молчаливый уговор, выпросив у старика глоток воды. Адела держалась стойко, хотя ее взгляд невольно останавливался на фляжке.

Голодному человеку на солнцепеке особенно тяжело. Мы еле передвигали ноги. Губы пересохли, воспаленные глаза вглядывались в даль. Никто не проронил ни слова. Обезумев от жажды, все прислушивались, не журчит ли где ручей. Нас стали преследовать слуховые галлюцинации, и тогда каждый требовал повернуть туда, где слышал шум воды. В результате мы удалились от дороги на десять километров.

Вода попалась неожиданно. Впервые в жизни я почувствовал, как она пахнет. Втягивая ноздрями воздух, я уловил слабый запах свежести.

— Вода!

Старик не поверил мне и проворчал:

— Куда ты уводишь? Совсем заблудимся!

Во взгляде Аделы мелькнула надежда. Ее полуоткрытый рот, казалось, кричал о жажде.

Минер кивнул Мне головой:

— Давай!

Запах воды усилился. Я ловил его каким-то шестым чувством. Между высокими деревьями густо рос папоротник. Он рос на влаге. Под папоротником земля была сырой, словно недавно прошел дождь. Кое-где виднелись лужицы.

— Водичка! Маленькая, но напьемся! — сказал Судейский.

Люди ползали на коленях, руками ловили муть, давились ею, но пили. Потом устроили привал. Сидя возле меня, Йован поинтересовался, когда я перешел Сутьеску на обратном пути — около полудня или позже, вечером? Сам он переправился вечером, а его друг — в ту же ночь. Мы вспоминали тот бой, когда разбили нашу дивизию. Он шел всего несколько часов. Отдельные роты держались до вечера.

Йован признался, как тосковал он после боя по погибшим товарищам. Потом он рассказал, что, лежа на берегу Сутьески, увидел страшное зрелище: на той стороне реки фашисты расстреливали пленных, многие из которых были ранены. Кто на костылях, кто прихрамывая, люди спокойно шли на смерть. Убитых немцы подтащили к тропе и уложили лицом вверх, к небу…

Йован следил за всем этим с горящим сердцем. Затем потянулись гитлеровские солдаты. Они шли не спеша, изредка оглядываясь. Большие группы проходили быстрее. Порой Йовану казалось все это кошмарным сном. Не хотелось верить в реальность происходящего. Но мимо тянулись немецкие обозы: десять навьюченных мулов и десять сопровождающих с винтовками на ремне…

Подул ветерок, обдавая нас свежестью и запахом каких-то полевых цветов. Из-за лопуха выскочила ящерица и удивленно уставилась на Йована. Я понимал его душевное смятение, так как сам пережил такие же минуты.

— Нам еще дня два топать пешком, пока не попадем в наши края, — сказал я ему. — А может, и больше.

— Возможно.

— И еды не будет.

От солнца лицо его стало совсем смуглым, как у цыгана. За эти десять дней он сильно осунулся. Мне стало жаль его.

— Я думаю, выдержим.

— Надеюсь, — ответил он. — Но мне все равно.

— Почему?

— Я, конечно, выдержу. Когда-то я был пастухом и привык ходить пешком. Мне, наверное, легче, чем остальным. Но я зол на весь свет.

— Где ты пас скотину?

Он назвал одну из областей на юго-востоке.

— Свою?

— Отца и дяди. А иногда и соседскую. У нас были хорошие псы. Я мог целыми часами лежать на спине и наблюдать за облаками. Мне очень хотелось отправиться посмотреть, где конец света. Потом мне сказали, будто у земли нет края. Я усомнился: неужто она и в самом деле такая большая? «Ан нет, — сказали люди, — не настолько она велика, что нельзя ее обойти. Она — круглая». Очень долго я не мог понять, почему же не выливаются океаны, раз она круглая. На другой стороне ее — Америка… Значит, люди висят там вниз головой?

— Нет, — возразил я, — у земли нет «верха» и «низа».

— Почему?

— Из-за земного притяжения.

— Я слыхал о нем.

— Сейчас не до этого, — прервал его я. — Сейчас — у нас есть нечего.

— Чем болтать языком, — проворчал старик, — лучше бы подумали, как нам выбраться.

— Выберемся, — ответил я.

Усталые люди не любят лишних разговоров. Вслед за стариком на нас накинулся Судейский.

— Катитесь к черту с вашими баснями! — вспылил он.

— Почему?

— Потому что мешаете!

— Поляна большая.

— Может, мне поискать край гор?

— Ради бога, не надо, — взмолился я.

— Тогда бросьте философствовать!

— Кончай, — спокойно сказал Минер. — Ничего сказать не даешь.

Минер обладал завидной выдержкой: даже если и разозлится, то не покажет виду.

Адела молча латала обувь. Рядом с ней сидела Рябая. На ее похудевшем лице остались только карие глаза. Иногда Рябая смотрела на нас и что-то говорила Аделе. По тревожному взгляду Аделы я догадывался, что речь шла обо мне.

Высоко в воздухе носились осы, напоминая роту, под огнем покидающую позицию. И еще они напомнили мне страшную картину: множество трупов у реки и жужжащие над ними осы. Это нельзя забыть. И воспоминание об этом заставляет думать о мести.

Рядом со мной оказалась Адела. Она, видимо, тоже наблюдала за осами.

— Тебе это ничего не напоминает, девушка?

— Похоже на пчел, — ответила она и чуть покраснела. — Не называй меня девушкой.

— А как же?

— Товарищ.

Голос ее звучал строго.

В этот момент над кронами деревьев просвистел крыльями кобчик. По раскаленному камню мелькнула его тень.

— Здесь его гнездо, — произнес кто-то.

— Здесь его добыча, — бросил Минер и добавил — Его полет — короткий, решительный, словно высеченный в скале. Потому и создает впечатление силы.

— Ты знаешь здесь местность? — спросил я его.

— Знал, — произнес Минер. — Недалеко село.

Это третье село на нашем пути. Какое оно — тоже пустое или сожженное?

— Недалеко, — повторил Минер.

Я посмотрел на Рябую. Страшно худое лицо, детские губы, обычно ласковый взгляд полон безысходной тоски. Под глазами — темные круги. Угрожающе тонкая талия.

— О чем вы говорили? — спросила Рябая.

— А что тебя волнует?

— Тоже хочется поговорить. Иначе жизнь не мила.

— Нам сейчас не до разговоров, — произнес Минер и посмотрел прямо в глаза Рябой. Она глядела на него по-детски испытующе:

— Дойдем ли мы за два дня?

— Кто знает, — ответил Минер. — Как раз об этом мы и говорим, милая. Можно бы, конечно, спуститься в село…

— Слушайте, — сказала Рябая, и щеки ее залил нежный румянец. — Если мы проберемся в село ночью и будем осторожны, то все обойдется. Впрочем, я не люблю вносить предложения.

— Здесь все должны вносить предложения, — сказал Минер. — Раньше мы были уверенней.

— Ты остался таким же.

— Это комплимент?

— Как хочешь…

— Будем держаться вместе! — вдруг проговорила Адела, и никто не понял, почему она так сказала.

Рябая как-то странно взглянула на нее.

— Мне что-то очень грустно, — сказала мне она. — Но я в здравом уме. Я, конечно, верю, что в конце концов мы победим, даже если и придется мне оставить здесь свои кости.

— Ты не больна? — спросил я.

— Нет.

— Грусть рассеется. Она как туман.

Когда Рябая отошла в сторону, я сказал Минеру:

— Не люблю я села…

— Но мы должны пройти через них, иначе голод задушит нас…

Я молчу. Мы шагаем к юго-востоку. Как всегда, величественно сверкает солнце.

— А Йован — хороший парень, — перевел разговор на другую тему Минер.

— Был хороший.

— А теперь?

— Боюсь, оставит нас.

— Не будем говорить об этом.

— Что ты думаешь о Судейском? — спросил я.

— Он полностью согласен с нами.

— А старик?

— Хороший.

— Значит, сегодня мы останемся здесь?

— Да, переночуем.

— Место неплохое.