Никто, кроме нее, хорошо не знал Кирьякова. А она была уверена, что узнает его, какое бы обличье он ни принял, какой бы грим ни положил на свое красивое и… и ненавистное ей лицо.

Девушке хотелось решить сразу две задачи — спасти парашютистов и поймать предателя, тем самым раз и навсегда стряхнуть с себя этот тяжелый душевный гнет.

— Я прошу вас, Федор Кузьмич, — настойчиво повторила она. — А у рации может подежурить и Люба, и Петр, да и товарищ комиссар хорошо знает это дело.

Глаза ее так умоляюще остановились на Чернопятове, ища в нем поддержки, что комиссар разгадал причину ее страстной просьбы и обратился к Птицыну:

— Отпусти ее, Федор… У рации, в самом деле, я могу подежурить, если Любу и Петра ты на что-нибудь другое наметил… А?

— Ах, дери вас курица! — пожав плечами, произнес Птицын свое любимое ругательство. — Пусть ее идет, если так хочется… Только вот непонятно мне, зачем это ей понадобилось?

— Спасибо вам, Федор Кузьмич, — горячо откликнулась девушка, — большое спасибо!.. А вот насчет того — зачем, то, — она загадочно и зло улыбнулась сквозь нахмуренные брови, — то для пользы дела нужно…

— Ну, уж ладно, — улыбаясь в густую поросль усов и бороды, сказал Птицын. — Пойдешь с группой Алексея Найды…

Рогов продолжал висеть на стропах парашюта, в то время как самолет производил головокружительные виражи, чтобы сбить пламя.

Его с силой отбрасывало в стороны, несколько раз он перевернулся в воздухе. Закружилась голова, но эта воздушная эквилибристика и спасла его от вражеских пуль.

Постепенно он обретал спокойствие и начал методично, не горячась, перерезывать ножом одну стропу за другой.

Наконец, Рогов с радостью увидел, что горящий самолет внезапно рванулся кверху, в темную муть неба. Одновременно он ощутил стремительное падение и дернул кольцо запасного парашюта. Знакомый толчок, и над его головой распустился огромный зонт.

Тем временем самолет продолжал свои виражи, чтобы сбить пламя. Кажется, это ему удалось. Во всяком случае, когда Рогов, приземлившись, глянул вверх, темный силуэт самолета находился уже далеко к востоку, а «Мессершмитт» уходил в противоположную сторону.

«С донесением, что здесь приземлились русские парашютисты, — подумал Рогов, освобождаясь от парашюта. — Тайное стало явным, черт возьми! А это очень плохо… Положение осложняется…»

Когда он забросил парашют в густые заросли кустарника и огляделся, вокруг лежала мрачная, холодная и неприютная ночь. Слух майора не улавливал ни малейшего звука. Конечно, лейтенант Кравчук был отсюда далеко, и, должно быть, уверен, что командир десантной группы погиб, прошитый пулями вражеского истребителя. Об этом, возможно, он донес и командованию.

Майор невесело улыбнулся. Если он не погиб, то только в результате какого-то чудесного случая. Он избежал и пуль, и огня.

Во всяком случае, он был жив, а значит, следовало жить и действовать. «Кто это сказал: жизнь есть действие?»

Вокруг простирался неведомый, словно бы нахохлившийся, угрюмый лес, весь окутанный густыми хлопьями тумана.

Моросил мелкий студеный дождь, смешанный со снегом. Кроны высоких сосен, темные, разлапистые ели, кое-где белоствольные березы с голыми сучьями, с которых то и дело со звоном падали крупные капли воды, — все это было придавлено тяжелым мокрым снегом, промозглым туманом и темной глухой ночью.

Среди этого безлюдья и черного молчания Рогов остался один.

Один… Впервые Рогов так ясно ощутил свое полное одиночество. Один в таком месте, где за каждым кустом мог таиться враг, где не обратишься с простым вопросом к первому встречному:

«А как, друг, пройти мне в Сухов?»

Когда-то люди говаривали: один в поле не воин. Оказалось совсем не так: можно и должно воевать и одному. В сущности, каждый десантник, сброшенный на парашюте во вражий тыл, становится воином в одиночку, сражается и не без успеха.

«А разведчик, отправляющийся в глубокий поиск? — продолжал размышлять Рогов. — А летчик с подбитого на вражеской территории самолета? Все, все они не складывают оружия, все остаются советскими воинами и дерутся, пока хоть капля крови течет в их жилах…»

Один в окружении врагов… Нет, вокруг здесь и друзья, и их больше, чем врагов… Во сто крат больше.

Продолжая размышлять, Рогов вынул карту из кармана меховой куртки и, осветив ее фонариком, постарался сориентироваться. Это оказалось не легким делом, так как он не мог определить пункт своего приземления.

Рогов прикинул в уме: на стабилизаторе он висел приблизительно три — три с половиной минуты. За это время самолет пролетел не менее 10 километров над лесом к северо-востоку. Следовательно, от своих десантников Рогов находится сейчас километрах в пятнадцати.

Он склонился над картой и увидел отмеченный лес, который был разрезан почти на две равные части шоссейной дорогой.

Все это, конечно, хорошо, но задача не решалась. Где он опустился? Уже за шоссе? Или, быть может, шоссе, как указано на карте, проходит отсюда к юго-западу, и, следовательно, пункт его приземления находится теперь к северо-востоку от шоссе? Хорошо бы встретить какого-нибудь местного жителя и расспросить его.

Но вокруг простирался глухой лес. К тому же, глубокой ночью — было около трех по часам Рогова — трудно встретить в лесу прохожего человека.

Есть не хотелось, но для предстоящего марша нужны были силы, и майор разжег костер, чтобы сварить в котелке пачку концентратов гречневой каши. Поев, он почувствовал себя значительно окрепшим.

Начинался серый и мутный рассвет.

Допустив, что он приземлился к северо-востоку от шоссе, Рогов наметил соответственный маршрут и, потушив костер, двинулся в неведомый путь, ориентируясь по компасу.

Но не прошел он и 2 километров, как в чаще кустарника увидел человека, который, сидя на пне, курил «козью ножку». Махорочный дымок сизыми пластами висел в сером и мутном воздухе, неохотно расплываясь.

«Раненько же парень за дело принялся», — подумал Рогов, и посмотрел на часы — была половина шестого.

На голову незнакомца был надет островерхий заячий треух, на плечах — дубленый полушубок, подпоясанный веревкой, за который засунут топор. Из под треуха выбивались пышные курчавые волосы цвета соломы; живые глаза, чуть, задумчиво глядели куда-то вдаль. Возле него лежало несколько срубленных молодых берез.

По всей видимости, это был житель какой-то деревни, находящейся поблизости, который пришел в лес за дровами.

Рогов обрадовался этой неожиданной встрече: представилась возможность расспросить дровосека о своем местонахождении.

Не замеченный незнакомцем, Рогов рассматривал его с большим вниманием.

Дровосек был молод, пожалуй, ему не исполнилось еще и 25 лет. Но кто он? Друг? Недруг?..

Дровосек был молод, пожалуй, ему не исполнилось еще и 25 лет. Но кто он? Друг? Недруг?

Рогов не спеша двинулся к незнакомцу. Тот, расслышав шаги, повернул голову. В светло-голубых глазах его не отразилось ни испуга, ни удивления. Он спокойно смотрел на приближавшегося Рогова, дымя «козьей ножкой».

— Здорово, — проговорил Рогов, избегая какого бы то ни было обращения — товарищ, гражданин, друг.

— А и вам здоровья, — ответил кудрявый дровосек, кивнув головой.

— Скажите, что это за место? — спросил Рогов и, помолчав, добавил: — Кстати, где здесь немцы поблизости?

— А вы кто такой? — в свою очередь спросил дровосек в треухе, не отвечая на вопрос Рогова, и, как тому показалось, спрятал в воротник полушубка насмешливую улыбку.

«Неужели здесь прослышали о десанте, — подумал Рогов. — Надо быть начеку… Что-то не нравится мне этот веселый парень с ухмылочкой…»

— Кто такой? — сказал Рогов без улыбки. — Русский человек…