— Два вопроса, — равнодушно сказала Натали, уже жалея, что затеяла этот разговор. — Что же все-таки нас связывает и что такое — жить хорошо?

— Жить очень хорошо, — громко, даже торжественно ответил Игорь и полулег на диван, смотря в потолок, — это значит жить так, как задумал. Жить, не боясь неожиданностей. Как в очереди за холодильником! — Он рассмеялся. — Без отклонений. Если поезд опаздывает, это плохо. Если он приходит раньше расписания, это нелепо и тоже плохо. И тоже нарушение графика. Надо, чтобы поезда приходили точно по расписанию. Тогда будет возможность рассчитывать, учитывать, не мудрить, не философствовать, не искать заново смысла жизни. Он давно найден. Человек обязан выполнять свои обязанности перед обществом — раз, удовлетворять свои потребности — два. А свои обязанности и потребности надо знать по возможности точно. Тут главное — не мудрить. Метания — от бессилия, как и неудовлетворенность. Ведь все в жизни предельно просто. Жизнь — удивительно примитивная конструкция. Сначала, еще не умея читать ее чертеж, человек куда-то рвется, фантазирует, идеализирует или, наоборот, отрицает, проклинает. Но потом, разобравшись в чертеже жизни, человек понимает, что — надо жить. Отдавать и брать. Баш на баш. Что тут сложного? Где тут повод для сомнений, загадок? Надо просто уметь смотреть в глаза самой простой правде. Она, конечно, немного цинична, но ведь, чтобы вылечить человека, врачи называют вещи своими именами. Самые честные люди — это циники. Они полностью отказались от всех недомолвок.

— Я спрашивала, что нас связывает?

— Отвечаю. А от запутанного взгляда на жизнь проистекают разные осложнения, даже драмы. Вот ты в глубине души не очень-то любишь людей, потому что требуешь от них слишком многого, требуешь того, на что большинство, наверное, и не способно. Ты отдаешь им больше, чем получаешь. Посему ты ими и недовольна. И рано или поздно ты уйдешь от них в себя. Этот процесс уже начался. Всего удобнее ему происходить здесь, дома. Я тебе помогу. Ведь я очень удобный — ты не заметила? Обрати внимание: как мало я от тебя требую. Минимум. Я не вызываю тебя на соревнование: чья воля, чей характер сильнее, кто лучше? А ведь именно этим занимается большинство супругов. Я совершенно убежден, что мы будем жить душа в душу. Ты привыкнешь ко мне, узнаешь все мои достоинства и недостатки, успокоишься… Все будет предельно просто. И очень хорошо.

— И очень скучно.

— О, нет.

Спорить не хотелось. Спорить было бесполезно. Он все равно бы не понял. Улыбался бы снисходительно.

И она уходила на кухню. Хотя Игорь и не запрещал ей курить, она любила делать это в одиночестве.

«А что мне мешает взять и уйти? — думала она. — Невесть какая трагедия для него. Пока еще не поздно. Почему же я не ухожу? Не может быть, что меня удерживает то, что бывает ночью. Когда хоть ненадолго, да забываешься… Почему же я не ухожу?.. Жалеть его не за что. Он в этом не нуждается…»

Как всякий одинокий человек, она любила разговаривать с вещами, особенно с бабушкиным кофейником.

«Не сердись, — просила его Натали, когда он отплевывался кипятком, — я отвернулась всего на минутку, а ты… Добрый, а злишься. Вот увидишь, я научусь обращаться с тобой, как бабушка».

И все время вспоминала бабушку, и оправдывалась перед ней.

Игорь постепенно, но настойчиво обставлял квартиру новой мебелью. Исчезали старые вещи, появлялись другие. Натали жалела и старинные, расшатанные кресла, и диван с потертой кожей, и громоздкий дубовый стол, и особенно — пианино.

— Может быть, оставим? — спросила она. — Бабушка очень любила его.

— Я не замечал в тебе сентиментальности. Хранить эту бандуру, как память? Зачем? Если бы это был великолепный инструмент… Смотри, дело твое.

Натали махнула рукой.

О своей прежней жизни Игорь почти не рассказывал, а Натали и не спрашивала. Отец его разошелся с женой, когда Игорю было десять лет, и сейчас изредка посылал весточки. Мать писала еще реже. Игорь отвечал открытками.

Он был воистину счастливым человеком. Вот уж кто никогда не испытывал ни тоски, ни отчаяния, ни неуверенности. Казалось, в нем есть какой-то ограничитель чувств, не позволяющий им достигать напряжения.

— Ты ведь счастлив? — спросила однажды Натали.

— Очень, — подумав, ответил Игорь. — А ты разве несчастна? — И рассмеялся. — Если ты и несчастна, то по собственному желанию.

Отличительной его чертой была привычка оставлять мысли о работе там, на заводе, не приносить домой в душе ничего, хотя бы отдаленно связанного с ней.

Как всякий жизнерадостный человек, Игорь не был лишен своеобразного обаяния. Иногда Натали, сердясь на себя, против воли любовалась им.

Почти каждую субботу они были в гостях. К этому она привыкла как к изнурительному испытанию, которое надо вынести, не шевельнув бровью.

Пили много, но не напивались.

Ни разу не поругались, не поссорились, даже не повздорили.

Если и спорили, то по пустякам, равнодушно, не особенно настаивая на своей правоте.

Настоящее оживление наступало при обсуждении спортивных новостей.

Главное — чтоб не испортить компании.

О работе — ни слова, разве что мимоходом ругнут дружно какого-нибудь начальника.

Или коротко вздохнут о сорвавшейся премии.

Это были, что называется, порядочные люди.

Игорь — по дороге домой — иногда иронизировал:

— Вот у кого надо учиться жить. Они — воплощение порядка и разумности. Они не могут позволить себе опоздать к принятию пищи и на работу. Они добросовестно выполняют общественные и супружеские обязанности. Все их существование регулируется привычками. Впустую, не по назначению не расходуется ни один грамм энергии.

Натали сидела среди них и думала о своем, машинально улыбалась, когда вокруг хохотали, отвечала на вопросы, если ее спрашивали, хвалила кушанья, платья, книги, обстановку, детей, кошек или собак…

Мужчины за ней легонько ухаживали, женщины — ее не любили в основном, за молодость и за поведение.

Иногда они с Игорем принимали гостей. Это было еще хуже. За несколько дней до важного события, каким для него был прием гостей, Игорь составлял список приглашенных, вин и закусок, причем список переделывался несколько раз. Затем он вручался Натали вместе с деньгами…

Потом — нудный вечер, грязная посуда и на несколько дней ощущение пустоты и стыда, словно она принимала участие в каком-то нехорошем деле.

И лучшими часами были те, когда она оставалась одна. Неправда, что в одиночестве человек обязательно грустит. У нее было наоборот. Она оживала, забывалась, становилась сама собой.

И не этого одиночества боялась она, не физического одиночества. Она не могла уйти от Игоря, потому что уходить было просто некуда, везде ее ждала тоска, а тут — хоть привычки появились. Утром надо было вставать, готовить мужу завтрак, вечером — ожидать его с работы…

Непонятно только: дни или мелькали, или ползли? Вроде бы ни одной свободной минуты, а — пусто. Натали все делала без удовольствия, лишь потому что — надо.

И сколько так могло продолжаться?

— Вот сказка есть, — прошептала нянечка, присаживаясь на койку к Натали. Все в палате спали после обеда, и нянечка низко склонилась. — Пришел как-то мужик к богу и говорит: «Дай-ко мне, старый, другую судьбу, получше этой. Моя-то уж больно нелегкая и неловкая». Бог пожалел чего-то мужика, привел его в склад, где судьбы людские хранилися, и велел выбирать любую. А судьба — это мешок заплечный, с лямками. Скинул мужик свой мешок и давай новые примерять. Ни один не подходит: то легок, то тяжел, то сидит криво и так дале. Тыщи три, сказывают, мужик мешков перебрал, вспотел весь. Еле-еле подходящую судьбу выбрал. Обрадовался. Да рано. Оказалося, свой же мешок, свою же судьбу сам выбрал, сколь ни крутил… Понятно? Чего ж от своей судьбы отворачиваться?

Она невольно замедляла шаги около каждой будки с телефоном-автоматом. Никогда раньше она не подозревала, что их так много в городе.

Натали опускала монетку, снимала трубку, набирала номер и, когда раздавался голос: «Я слушаю», — мысленно отвечала: «Здравствуй», — и вешала трубку.

Светлая грусть сменялась отчаянием, а иногда и надеждой. Натали любила отдаваться этим чувствам, еще не зная, как они сильны и опасны.

Думая о Викторе, она ощущала себя совсем другой, словно возвращалась на несколько лет назад, когда и не подозревала, что будет такой, какой была сейчас.

…И вот однажды она вошла в будку.

— Слушаю.

— Это я. Здравствуй. Мне нужно тебя увидеть.

Долгое молчание.

И когда она хотела повесить трубку, спокойный голос сказал:

— В семь около почтамта?

— Буду ждать.

А было всего пять часов. И, главное, напрасно она это затеяла. Ни к чему. Зря.

Она стояла в здании почтамта у батареи центрального отопления и чуть не плакала от боли: отходили замерзшие ноги.

«Что мне надо? — испуганно и напряженно думала Натали. — Чего я хочу? Мне надо, чтобы он пришел. Я хочу его видеть».

И это простое желание приобрело огромный, не умещающийся в сознании смысл. Казалось, желание не только в ней, но и — везде.

Все люди куда-то к кому-то спешили, а те, которые проходили не спеша — ждали кого-то.

Потом Натали стало стыдно: ведь все видят, что и она ждет… А чего ей стыдиться?

А потом стало страшно… Слишком уж у него был спокойный голос.

С каждой минутой все глуше хлопали двери, словно звуки вязли в тягучести времени.

Он еще не пришел, а она уже была с ним, говорила ему: «Я знала, что ты тоже захочешь меня увидеть. Ты не мог не прийти. Хотя лучше бы было, если бы ты не пришел. Тогда бы я больше никогда не осмелилась позвать тебя. И что со мной будет из-за тебя?»

— Спасибо, — сказала она, — ты явился на семь минут раньше.

— Идем куда-нибудь, — торопливо предложил он, и они вышли на улицу.

Там было темным-темно. Туман. Фонари не рассеивали, а лишь утверждали морозный мрак.