- Липка, сходи-ко по воду, пока не стемнело! Да из родника принеси, не речной, - приказала Задора - старшая жена ее отца.

Липа подхватила дубовые ведра и, повесив их на коромысло, отправилась по воду.

Вечерняя заря на заходе окрасила небо красным всполохом, теплый воздух стоял неподвижно, звенели над ухом комары. Далеко на востоке полыхали зарницы, беззвучно и от того таинственно и страшно.

Девушка шла по утоптанной уже тропке к роднику, бьющему из-под камней в глубоком провалье сразу за селищем. Овраг, поросший густым малинником, тонкоствольной лещиной и колючим шиповником извилистой раной разрезал землю и одним концом уходил в реку, другим терялся в лесу. Сейчас здесь было сумрачно и тихо, все звуки людского поселения глохли, терялись, под сводами берез и ольхи, росших по крутым склонам провалья.

Липка невольно поежилась и прибавила шагу: скоро ночь - пора нечисти и неприкаянных духов. Внизу воздух был прохладным, наполненным устоявшимся запахом влажной земли, гниющих листьев, грибов. Тропа, перевитая корнями, чернела под ногами тонкой стежкой.

Юница споро сбежала по дорожке и стала торопливо набирать воду берестяным черпаком, висевшим тут же на ветке лещины, оглядываясь и прислушиваясь к шорохам. Внезапно в глубине леса раздался дробный бой дятла. Липка вздрогнула и вода, выплеснувшись из ковша, замочила подол ее поневы.

Девушка досадливо сморщилась: мать задаст трепки, чтобы была аккуратней. Не дело девке с мокрым-то подолом по селищу шастать - засмеют неумеху-то.

Набрав воды и, отряхнув подол вышитой поневы, Липка подняла тяжелые ведра на плечо. Распрямила спину и легкой поступью, словно и не было на плечах тяжелого груза, стала медленно подниматься наверх провалья. Принести наполненные до краев ведра, не проронив ни капли, значит показать себя во всей красе. Носишь ведра полными - рачительная хозяйка, не прольешь ни капли - старательная и умелая.

У самого верха вздохнула облегченно, сбрасывая страх и напряженность сумрачного оврага, но тут же, почувствовав чье-то присутствие, оглянулась, свободной рукой нанеся на себя обережный знак.

Из-за кустов малины на тропу шагнул Ком и заступил ей дорогу.

- Чего шастаешь-то, мухортый? - не довольно проворчала Липка, ступая в обход него.

Но Ком передвинулся вслед за ней, снова преграждая путь.

- Пусти! Ну. Чего надо-то? - возмутилась Липка.

Ком смотрел на нее, поблескивая потемневшими от волнения глазами.

- Лип, ты это, - прошептал он сорвавшимся голосом, - не ходи за Суховея. Меня дождись, век в холе и радости жить будешь.

- Чего? Заполошный, под носом-то утри, - рассмеялась Липка и, отодвинув плечом парня, шагнула мимо, красиво изогнув стан.

В это время и услышала она крик Бубанька, Воротилова мальца. Вздрогнула всем телом, словно о камень запнулась. Ведра качнулись, расплескивая на землю воду, но Липка этого даже и не заметила. Быстро пошла она к своему дому, а сердце так и рвалось из груди: что там случилось?

Ком прошел мимо, обгоняя, и зло прошептал:

- Слыхала? Калечный твой Суховей! Теперь сама придешь, да я погляжу, принять ли. А приму - взвоешь.

Ком знал, о чем говорит: из парубков, прошедших посвящение, Суховей один не мужатый-то и остался. Остальные или совсем малыми были, или в ватаге Кома. И им еще предстояло в лес идти, да и не пойдут они против его, верховодова, слова-то.

Но не это было для Липки главным: она бы и женкой пошла к дролюшке-то, но ее сердце уже давно прикипело к Суховею, еще до того как она впрыгнула в девичью поневу.

"Ежели уж, что с Суховеем случилось, то лучше в болота, к кикиморам, но за Кома ни за что не пойду", - решила Липка.

А Суховей со Ставром, скрывшись в порубе - им предстояло провести здесь ночь и почти весь завтрашний день, постясь и очищаясь, - довольно растянулся на охапке сена. Его тело ныло от боли, содранную кожу на лице саднило и щипало, но он почти не замечал этого. Перед его глазами стояли огромные глаза Липки, встревоженные и любящие. Она не могла подойти близко и стояла, спрятавшись за кустом калины, но он увидел ее, а больше ему ничего и не было нужно.

- Ничего, паря, вот завтра потом-то в мыльне изойдешь, вся хворь из тебя и вытечет. Пар - первое дело при таком деле, - миролюбиво проговорил Ставр, располагаясь рядом.

- Скажи-ко, вящий, почему мы женщину любим? - спросил Суховей, глядя в черный потолок.

- Женщину? Ты ж в Доме жил?! - удивился Ставр. - Неужто ничего не понял?

- В Доме-то не так, там все по-другому было. Без любви. А я хочу понять, почему сердце заходится, когда ее видишь? Почему о ней одной думы в голову идут? Тревога за нее дышать не дает.

Ставр помолчал, обдумывая вопрос Суховея.

- Я так разумею: это происходит потому, что только ей одной мы можем не доказывать свою храбрость и силу, но решаемся открыть всю слабость и страх, понимая, что она не оттолкнет, не засмеется и не предаст. Это перед другими мы пыжимся, хорохоримся, перед ней этого делать не нужно. Рядом с ней наш настоящий приют, здесь мы отдыхаем душой и сердцем. С ней мы настоящие, всегда. Если ты чувствуешь, знаешь, что она в силах увидеть тебя не глазами - сердцем, только тогда ты отдаешь ей всю душу. И такая женщина рождена только для тебя. Она это ведает, и ты ведаешь ... без слов.

Конец лета - время сбора сильных и злых трав, кореньев да грибов. Большуха, по-иному баушка, медленно брела по лесным полянам, мочила ноги в болотах, утопала по колено в вязком иле реки. Для нее настала хлопотливая пора сбора былья для особых магически сильных зелий.

Тягучую думу думала Ставриха - старшая мать рода Славичей. Многое было дано ей и бабничать - роды принимать, и бабить - нашептыванием кровь остановить, простую болезнь излечить, а то и бабкать - ворожить на общее благо. С разгулявшимися домашними духами, опять же, только большуха управиться может. Но Яге дано намного больше. Она живет на грани живых и мертвых миров - Яви и Нави. Ей подвластны живые духи Земли и духи четырех стихий. Умертвия и прочая нечисть, боится ее не в силах побороть могучую силу ведуньи. Она помогает роду своими особыми чарами, дает советы большухе, лечит безнадежно больных. Провожает умерших родичей и встречает рождающихся не прямым своим присутствием, но духовным.

В мужском доме готовят мальчиков к взрослой жизни, большуха и матери - девочек. Но каждую осень девочки, достигшие двенадцати-тринадцати лет, проходят особый ритуал Яги. Их отводят к ней на месяц и не все возвращаются обратно. Детей же сирот она каждую осень забирает навсегда. Так род платит Великой богине Макоши за ее милость и помощь людям. А в образе древней Матери-оленихи за то, что она снова посылает на землю убитых на охоте оленей, лосей и других животных, чтобы людской род не голодал.

Но запаздывает Яга, не показывается. А если не придет она со своими кикиморами - помощницами, достанется ей самой управляться, пока не подберется подходящая женщина в роду. А Ягой могла стать не всякая, понятное дело. Тут особая нужна, чтобы детей не могла родить, чтобы до определенного возраста нетронутой осталась, да много еще каких условностей нужно было в одной-то бабе собраться, чтобы вышла из нее хорошая Яга.

Баушка вдруг резко вскинула голову - зов Яги был настолько силен, что прозвучал в голове громовым раскатом.

"Явилась, слава Макоши, услышала мои молитвы", - вздохнула облегченно большуха, направляясь на зов Яги.

А поздно вечером, дня за два до Радогощи, зажглись священные огни и на Девич-горе. Обитель Рожаниц Лады и Лели тоже стала обитаема. Укрепляется род на новом месте - значит, жить ему здесь подобру-поздорову.

Липка выметала полы землянки полынным веником, выстланные стык в стык из плах топляка - такому настилу никакие морозы и сырость не страшны: не гниет и не трескается, будто каменный.