Праздничный костер провели вечером, в роще, на берегу Дона. Было очень весело, выступала школьная самодеятельность. И в эту ночь мы решили с ребятами рыбалить. Рыбалку опишу подробно: ведь скоро здесь не будет Дона, а разольется Цимлянское море. На море рыбалка будет совсем не такая, как на реке.

Лишь только окончились выступления, я побежал домой, взял удочку, одежду, провизию. Скоро подошли нагруженные вещами Васька Таратута и Сенька Ращупкин. Мы втроем направились к Антошке Щукину, который живет на самом берегу.

Щукарь у нас главный рыболов. На этом деле он, как говорится, собаку съел. У него хорошая лодка, самые лучшие удочки и прочие рыболовные снасти.

У Щукиных семья большая: Антошкина мать и четыре сестры-школьницы. И всю эту «женскую бригаду», как ее называет Антошка, он кормит рыбой не только весной и летом, но даже зимой.

Щукарь ростом невысокий, но сильный: из нашего класса он уступает только Ваське Таратуте. И он ужасно спокойный: как его ни дразнят, Антошка никогда не лезет драться, только скажет надоедливому: «Эх ты, балабон, трещотка!», отвернется и пойдет. Арся говорит, что таких людей называют флегматиками.

Конечно, у Антошки все было готово: связка удочек, подсачек, червяки в полотняном мешочке с землей, горшок с прикормом, сумка с провиантом.

Когда мы подошли к лодке, из темноты послышалось пыхтение, и выкатилось что-то желтое, маленькое и юркое. Мы так и ахнули:

— Кубря!

Щенок деда Филимона подкараулил нас и незаметно прокрался за нами! С тех пор как мы спасли щенка от смерти в Дубовом буераке, Кубря совсем отбился от хозяина и нигде от нас не отстает.

Мы принялись швырять в Кубрю кусками глины, щепками, и щенок нырнул в темноту. Уложили имущество, оттолкнули лодку, уселись.

— На Верблюжий! — сказал Щукарь, берясь за весла. — Самое сазанье место.

Верблюжий остров находится километрах в четырех выше станицы. Это излюбленное место наших ночных рыбалок.

Антон начал грести, и на берегу послышался легкий шорох и пыхтение: Кубря бежал за нами.

— Побежит, побежит, да и отстанет, — сказал Антошка.

— Ты не знаешь этого настырного чертенка, — хмуро отозвался я.

Покуда мы плыли напротив домов, все было ничего, а потом случилось вот что. За станицей, где Дон круто поворачивает направо, стоит на берегу избушка бакенщика Евстигнея Захарыча, а он рыболов почище Щукаря, и у него на берегу всегда сушатся сети. В эти сети, растянутые на кольях, с размаху вкатился наш Кубря. Запутался и давай рвать сети и лапами и зубами…

Мы обмерли от страха. Евстигней Захарыч — казак хозяйственный и крутой: если поймает щенка, не развяжешься с ним за убытки. Хорошо еще, Кубря разделывался с сетями втихомолку: не лаял, а чуть только повизгивал. Евстигней же, видно, по случаю праздника основательно хватил, спал и ничего не слышал.

Щукарь взял поближе к берегу, чтобы в случае чего поскорее подхватить щенка в лодку и замести следы.

Вот, слышим, наш герой вырвался из сетей и негромко, но победно взлаял.

— Я т… тебе, подлая душа! — погрозился на него горячий Васька.

А Кубря от радости пуще того подал голос.

Мы еще проплыли с полкилометра, и нам дорогу перегородил мелководный залив, уходящий в берег. Кубря, видно, сообразил, что обегать его чересчур далеко. А скорей всего, он ничего не соображал (нам на уроках биологии говорили, что у животных нет ума, только инстинкт), а увидел, что лодка от него уплывает, и кинулся в воду.

В заливе воды было по колено (летом он совсем высыхает), и уж тут-то наш Кубря нашумел! Плыть ему вроде мелко, а по дну бежать глубоко. И вот он раз скакнет, потом плывет, опять скакнет. Лапами по воде колотит, как водяная мельница колесом, аж до нас брызги долетают.

Тут наш флегматик Антон не выдержал:

— Да это что же, ребята, такое? — взмолился он. — Ведь он, щучий сын, сазанов по всему Дону всполошит!

Но вот, к счастью, отмель кончилась, и пошло глубокое место под яром, заросшим сверху малиной и ежевикой. Кубре нашему на яр, понятно, не выбраться было, и мы долго слушали, как он плыл за нами, тяжко пыхтя и сопя, еле-еле двигая лапами и, как видно, выбиваясь из сил.

И мы тогда не выдержали.

— Пропадет щенчишка ни за грош! — угрюмо сказал Васька, но в голосе его слышалось восхищение непоколебимой собачьей верностью. — Подплывай к нему, Щукарь!

Антошка послушно повернул лодку, а Сенька стал светить электрическим фонариком. Мы еле-еле успели. Когда Васька Таратута протянул к щенку руку, тот уже совсем выбился из сил. Васька едва успел схватить его за мокрую шерсть, поднял и положил на дно лодки у своих ног. Щенка била крупная дрожь: он немало времени пробыл в воде, а донская вода в это время года холодная!

Мы с Васькой скинули с себя куртки и набросили на Кубрю. Васька сменил Антошку на веслах, и мы поплыли дальше.

Но вот большим черным горбом показался посреди реки Верблюжий. Мы причалили в укромном заливчике, постоянном месте наших остановок. Чтобы не пугать осторожных сазанов, мы устраиваем лагерь в ложбинке, за береговой чащей.

Перенесли туда наш багаж и насобирали хворосту для костра. Кубря еще лежал на берегу под куртками и грелся.

Антошка. Васька и я собрались ставить за островом, в заливе, жерлицы. Сенька Ращупкин остался разводить костер и варить кашу. Но только мы отчалили от берега, как Кубря стремглав бросился в воду и поплыл за лодкой.

— Всех сазанов разгонит, подлая душа! — сердился Васька. — Ты держи его, Сенька, пока мы завернем за остров, а когда станешь разводить костер, привяжи щенка к дереву.

Сенька, опасливо поглядывая на Кубрю, взял мокрого щенка на руки и сел на пенек, а мы снова отплыли. Но не успел Антошка три раза махнуть веслами, как Кубря разразился отчаянно жалобным воем.

Оказалось, что щенок совсем не знал Сеньку и рвался к нам. Пришлось мне остаться на берегу.

Я вылез и взял у Сеньки щенка, он умолк и радостно завилял хвостиком. Когда вернулись ребята, расставив десяток жерлиц в заливе, каша была готова.

Щукарь достал папиросу и важно закурил. Он угостил Ваську Таратуту, и тот тоже задымил. Антошку научили курить в прошлом году конюхи, когда он работал на колхозной конюшие подручным. Одни его уверяли для смеха, что рыболову надо курить, чтобы не кусали комары, а другие добавляли, что Антон — один казак в семье и не курить ему просто никак нельзя. И Антошка за то лето приучился курить.

Васька баловался табаком еще до возвращения отца из армии. Как-то Кирилл Семенович поймал сына с папиросой, и так его выпорол, что Васька целую неделю не мог сидеть.

— Если еще раз попадешься, пеняй на себя! — зловеще предупредил отец.

Теперь Васька покуривает лишь тогда, когда уверен, что табачный запах выветрится до встречи с отцом.

Мы с Сенькой Ращупкиным тоже как-то попробовали на рыбалке выкурить по папироске. Ух, и отрава же во рту после этого! Да еще кашель начал бить. А из глаз слезы… Мы закаялись заниматься этим делом.

Каша оказалась на свежем воздухе такой вкусной, что мы ее съели мигом.

Щукарь после ужина собрался ставить донки и разбрасывать прикормку. Васька пошел с ним, а мы с Сенькой преспокойно улеглись спать.

Я проснулся оттого, что Щукарь толкал меня ногой в бок и однообразно тянул:

— Вставай, Челнок! Вставай, вставай!

Я продрал глаза, и мы общими усилиями подняли Таратуту и Сеньку Ращупкина. Звезды уже померкли. Над рекой плыл легкий туман.

Мы подошли к месту, где были воткнуты в берег Антошкины удилища. Антошка тихо свистнул: это у него означало удовольствие.

— Будет дело, — шепнул он мне: — двух на месте нет!

Я никогда не ставил удочки на ночь и не понимал, чему радоваться. Щукарь не стал мне разъяснять, а направился за Васькой к его удилищам.

Васька взял первое удилище, осторожно вынул заостренный его конец из земли и чертыхнулся: на конце болтался кончик лески метра в два.