— Вот и пригодилась моя молодость, — сказала хозяйка и гневно посмотрела на дяденьку.

А он сидел, как воды в рот набрал.

Хозяйка взбила подушки и уложила Валю на свою кровать, а мне постелила на лавке в кухне.

Все было непривычно: и крыша над головой, и лоскутное одеяло, а главное, настоящий сон — в тепле.

А где сейчас Оля, Шура, Галина, Вовка, Павлик?

В моих ушах все еще звенел ледяной ветер. Ветер затих, и я услыхал шепот. Это разговаривали хозяева:

— Сами по миру пойдем. Говорила тебе, закопай, а ты на своем настоял и еще два рта притащил. Зачем нам брат с сестрой? Своих не было, вот и не знаешь. Объедят они нас. Только ангелы с неба не просят хлеба. Был бы он один или девчонка одна.

Хозяин только вздыхал. Потом он что-то сказал.

Хозяйка ответила ему совсем громко: — Не они одни горемычные маются. Как привел, так и отведешь. Сам уходи, а я не оставлю двоих!

Рано утром, когда все в доме спали, я поднялся, натянул свою стеганку, на прощание взял с полки ломоть хлеба, взглянул на блестящую ступку и вышел наружу.

Я уходил не оглядываясь. Без меня Валю не выгонят.

По дороге я сорвал два желтых огурца с грядки и с трудом втиснул их в карман стеганки. Огурцы, должно быть, придали мне воинственный вид. Недаром Вовка называл снаряды не иначе, как «огурцами».

Холодно после тепла показалось. Я невольно съежился. Зато дяденьке не придется нас отводить. Я оставил Валю, но не чувствовал себя виноватым. Хоть чужое жилье, а жилье — есть где приклонить голову, и дядька заботливый. Мне почему-то стало его жалко: большой такой, а живет, как сирота.

«Был бы он один или девчонка одна», — шептала хозяйка.

Вот я и опять один. Только не сбиться бы с пути и выйти на дорогу. Я прибавил шагу.

Все было погружено в белесый мрак; из него выплывали то колючий кустарник, то валявшиеся разбитые телеги, повозки, и снова все затягивалось пеленой.

Коченели руки, и я то и дело согревал их за пазухой.

Когда стало светлей, я вышел на дорогу и увидел на столбе немецкую стрелу — значит, там Сталинград! Я залез в придорожную канаву и начал вести разведку. По дороге, рыча, проносились грузовые автомашины. Слышно было, как впереди громыхали танки.

Промелькнули бензозаправщики. А потом пошли автомашины, наполненные солдатами.

Как шальной, пролетел зеленый широкий штабной автобус, а вслед за ним появились грузовики, накрытые брезентом. Мне даже показалось, что, проезжая мимо меня, они приседают под тяжестью груза.

Одна из таких машин остановилась у самой обочины. Подполз еще ближе.

Шофер раскрыл капот, что-то посмотрел, а потом пошел вперед по дороге.

В кабине же грузовика сидели два немца и громко разговаривали. Вдруг из кабины понеслись звуки музыки. Это они заводили патефон.

Одну пластинку они поставили будто для меня:

Я вылез из канавы, оглянулся, подошел сзади к грузовику. Подпрыгнул, ухватился рукой за черный высокий борт и с трудом вскарабкался, боясь выронить огурцы; потом приподнял брезент и благополучно юркнул под него на ящики.

Машина долго не трогалась с места. К грузовику кто-то подошел. Я испугался: как бы он тоже не полез в кузов. Потом я услышал, как булькает вода. Значит, шофер вернулся. Машина задрожала и понеслась.

Под брезентом также было холодно. У меня от «веселого ветра» горело лицо и потрескались губы.

Я уцепился рукой за ребро ящика и крепко держался, так, чтобы не выпасть из машины.

Несколько раз грузовик замедлял ход. Что, если сейчас он остановится и немцы стащат брезент?..

«Скажу, еду маму искать, — решил я. — А будут приставать, дам огурец».

Машина несколько раз останавливалась, но ненадолго.

Когда же шофер заглушил мотор, я выглянул из-под брезента, увидел развалины и услыхал привычный мне грохот и свист.

Даже местность показалась знакомой. Отсюда недалеко и Красные казармы.

Я ухватился рукой за борт, перелез через него, повис и спрыгнул.

Быстро свернул в сторону и снова зашагал по знакомым кварталам, будто я и не покидал Сталинград.

Все так же у берега Волги не прекращалась битва, дымилась земля и развалины озарялись бледными вспышками.

Гитлеровцы уже не пыжились. У них и походка изменилась. Стали торопиться, будто кто их подгонял или заставлял бегать наперегонки.

Кругом кипели уличные бои. А в Дзержинском районе, на улицах ближе к вокзалу, все еще было как в тылу. Здесь стояли их кухни, склады, мастерские, маскировались машины.

В блиндажах, землянках и подвалах все еще жили наши: старики, дети, больные. Им больше не грозили угоном. Куда угонять, когда сами гитлеровцы окружены.

Мы уже хорошо знали о том, что началось наступление наших войск.

Немецкие солдаты на все лады стали повторять такое милое всем нам, ютившимся в норах, слово «капут».

Теперь я искал не только сестренку, но и «бабку» свою Наталью.

От хлеба не осталось ни крошки, и я только думал: что бы поесть?

Шура исчезла так же, как и Оля. Как говорят, и след простыл!

В блиндажах было много стариков и старух. Никогда раньше я не видел столько старых людей. Глаза у них впали и помутнели, но все они были очень любопытными.

Куда ни придешь, начинали расспрашивать о том, что наверху делается; спрашивали, уже не обращая внимания на то, что я маленький.

Многим я непременно кого-то напоминал. И со мной делились последним куском.

Однажды, когда в поисках пищи я рылся в помойной яме, рядом со мной оказался узкоплечий человек.

Он ко всему приглядывался и шарил палкой. Лицо его было бледное, усталое, виски седые, а бороду, редкую и колючую, видно, отпустил недавно. Он увидел меня и обрадовался. Мне показалось, что он вот-вот упадет.

— Давай вместе искать, — сказал он и закашлял.

Я усадил его на нижние ступеньки развалившейся каменной лестницы и стал смотреть по сторонам. Ничего не увидел и пошел дальше.

Вскоре наткнулся я на целую кучу еще теплых конских кишок.

Узкоплечий обрадовался моей добыче, подскочил, когда увидел меня, и сразу же заторопился.

Я нес кишки, а он все время забегал вперед, показывая дорогу. Звали его Агафоном. Он, должно быть, боялся, как бы я не раздумал и не убежал от него с драгоценной ношей.

Мы шли, прижимаясь к развалинам, перелезая через наваленные груды щебня, а посередине мостовой шагали гитлеровцы.

Отсюда было совсем близко до площади, где над развалинами возвышалось уцелевшее здание 3-го Дома Советов — военная комендатура.

Мы спустились в полуподвал. Невысокая, очень худая женщина с грудным ребенком на руках первым делом посмотрела на кишки.

Дядя Агафон познакомил меня с ней и сказал:

— Ульяна у нас всеми карточками заведует. Только отоваривать нечем. Будешь у нее агентом по снабжению.

Меня встретили, как желанного гостя.

Я же по достоинству оценил пышущую жаром плиту, уставленную горшками с водой.

На досках лежали люди, прикрытые рваным цветным ковром; вскоре и я улегся рядом.

Здесь определилась моя новая специальность.

Ежедневно, когда чуть светало и затихал обстрел, я отправлялся искать пищу.

Захватчики доедали свою конницу. Каждая лошадь была ободрана до самых костей. Кишки и кожу они еще выбрасывали, и надо было вовремя их обнаружить. О конине я и не мечтал.

Все обитатели полуподвала с нетерпением ждали моего возвращения. Когда мне удавалось добыть кости, тетя Ульяна варила холодец. Кожу она долго палила перед варкой и промывала кипятком.