Тогда сталинградцами стали тысячи людей, приехавших из всех советских республик восстанавливать наш город.

Жар шел от развалин, разогретых солнцем. Когда налетал ветер, молодые деревья шумели своей скромной листвой. Но они не могли еще защитить нас от горячих лучей.

Я с удовольствием слушал перезвон трамваев. У трамвайных рельсов вспыхивали огни электросварки.

В мои глаза изредка попадал наш сухой сталинградский песок, поэтому они чуть слезились.

Галя позволила мне вместе с Сережей пройти к памятнику Хользунову. Мне хотелось пройти пешком там, где нас промчал автобус, а потом повернуть обратно и выйти к Волге.

Вначале мы даже взялись за руки. Нечего болтать, когда так много надо увидеть. А на Сережу вдруг нашло: идет со мной по сталинградской улице и без умолку говорит о своем Ленинграде. В другое время я слушал бы его не отрываясь — и про Васильевский остров, и про раздвижные мосты, — но сейчас ведь мы шли по Сталинграду.

— Замолчи! — Я сжал ему руку.

И сразу вспомнил о своей спутнице, о ее шершавой руке. Вот с кем бы я сейчас все облазил, всюду побывал, все вспомнил.

Уже сколько часов я в Сталинграде, а до сих пор не встретил ни одного знакомого человека.

Только подумал я об этом, как, к великому своему изумлению, вдруг увидел знакомое лицо в окне дощатого павильона, пристроенного к длинному забору. Это была фотография Сережи.

Капитолина Ивановна выполнила свое обещание. Этот портрет был не в раме, но зато под ним была надпись с адресом нашего детдома.

Сергей даже отпрянул назад. Он сказал, что надо снять фотографию. А я подумал про Сергея: «Вот ходишь со мной по пыльному городу, а тебя, возможно, уже ждут на Васильевском острове».

Сережа задумался и замолчал.

Мы повернули обратно, не дойдя до вокзала.

Я внимательно смотрел по обе стороны мостовой. Кругом руины, а над землянкой, как на большом доме, висел номер: «Улица Ленина, дом N 1».

Хозяин землянки стоял рядом со своим «особняком» и вел разговор с обступившими его прохожими. Он рассказал, что на этом углу стояло большое здание. Он жил в нем; поэтому и землянку свою соорудил «по месту жительства».

— Здесь жил и здесь жить буду! Заходите, товарищи, в гости!

Мы вышли к набережной.

Все так же спокойно текла Волга.

Белый речной трамвайчик трудился обоими своими колесами, направляясь на тот берег.

Черные дымки барж и пароходов вились над речным простором.

Как прежде, на своем гранитном постаменте стоял наш летчик, комдив Хользунов.

В сумерки сильнее запахли цветы в скверах, и множество мошек кружилось в воздухе, залетая то в рот, то в уши; я отмахивался от них.

Мы вернулись в школу. Очень устали за этот день, но все не могли оторваться от окон. Темнота скрыла руины, и город заблестел множеством огней, будто весь он целый и невредимый, такой, каким был до войны. Там «Красный Октябрь», там, близко от дома, а дома нет.

Шум города не затихал, но теперь он доносился издалека и убаюкивал.

Пока мы спали, сталинградки электрическими утюгами гладили наши костюмы, платья девочек, пионерские галстуки… Каждому из нас под кровать были поставлены новенькие тапочки.

На следующий день под барабанную дробь, со знаменами и флагами мы вступили на площадь Павших Борцов. Заиграл сводный оркестр детских домов Сталинградской области.

С другой стороны на площади выстроились пионеры города.

Ровными рядами окружили мы братские могилы защитников красного Царицына, зверски замученных и повешенных бароном Врангелем в 1919 году, и братскую могилу защитников Сталинграда в Отечественной войне.

Я иду в колонне тех, кто несет венки живых цветов.

Все смотрят на нас.

Мы кладем венки на могилы и все как один опускаемся на колени. И тогда вместе с нами тысячи людей также опустились на колени.

Воцарилась необычная тишина. Замерла огромная площадь.

Может быть, здесь, в братской могиле, лежит и мой отец.

Над площадью полилась траурная музыка.

Мы поднялись и услышали громкий голос:

— Мы хотим, чтобы дети всего мира никогда не знали, что такое война!

На следующий день началась олимпиада. Мы пели и плясали, а те, кто сидел в зрительном зале, вспоминали, как нас откапывали и находили в ямах…

…Нас катали в легковых машинах, на речном трамвайчике, на каруселях. Показали работу пожарного парохода «Гаситель». Ярко блестели на солнце начищенные медные трубы. Вдруг из всех труб во все стороны брызнула вода, и небольшой пароход сразу стал похож на огромный фонтан.

В зверинце мы увидели слона. С восторгом угощали его морковкой, а он приветствовал нас, помахивая то хвостом, то хоботом. С особым уважением смотрели мы на слона, так как вспоминали своего сталинградского непокорного слона, который долго пугал немцев.

Сегодня — зверинец, завтра — «комната смеха»…

Утром нас будил колокольчик, и начинался летний большой сталинградский день.

Рабочие «Красного Октября» пригласили нас в гости.

К школе подъехал большой автобус. Человек, сидевший рядом с шофером, вышел из кабинки и громко поздоровался с нами.

Каково же было мое удивление, когда он вдруг спросил:

— Кто из вас Геннадий Иванович Соколов?

По всему выходило, что он спрашивал обо мне. Но ведь еще никто никогда не величал меня так.

Я отозвался, а он протянул мне руку и пробасил:

— Да, тебя, брат, не узнать. На целую голову выше стал.

И я не сразу узнал его. И не мудрено: тогда в полушубке и в ватнике он показался мне очень внушительным. А теперь на нем был легкий парусиновый пиджак, на макушке его бритой головы блестела пестрая тюбетейка.

— Инженер Панков! — напомнил он. Признаться, фамилию его я уже забыл. Но то, что этот человек знал моего отца и угостил меня когда-то салом и шоколадом, сразу воскресло в моей памяти.

— Директор завода лично поручил мне разыскать вас, Геннадий Иванович, — сказал Панков.

…Чем ближе к заводу, тем многолюдней на трамвайных остановках. Банный овраг, мост и давнишняя знакомая — Тещина остановка!

Параллельно Волге, шоссе, трамвайным путям бежало и железнодорожное полотно. Привычно прогудел и загромыхал пригородный поезд.

А вот и кирпичные трубы выстроились, как великаны!

По воде, по рельсам, по шоссе, обгоняя друг друга, неслись машины; проходили баржи и поезда. Автобус свернул в сторону и остановился. Мы прошли мимо здания заводоуправления. Повсюду с огромных щитов на нас смотрели надписи и плакаты; они призывали мартеновцев дать стране высококачественную сталь.

На одной стене мы с трепетом прочитали выведенные неровной рукой священные слова: «Здесь стояли насмерть таращанцы».

Почерневшая, закопченная каменная коробка разрушенного здания… Инженер Панков объяснил, что здесь была центральная заводская лаборатория, а теперь окрашенные специальным составом развалины в память боев будут сохранены на века — для истории. Мимо нас пропыхтел паровозик. Он вез за собой по узкой колее огромные ковши, заполненные расплавленным металлом. Вот-вот выплеснет.

Мне не верилось, что наконец я попал на завод. Ведь еще совсем маленьким я часто приставал к отцу, спрашивая его, «в какой трубе он работает», и просил принести «какую-нибудь железку».

Отец все собирался повести меня на завод, но так и не пришлось ему выполнить свое обещание.

Меня не покидало ощущение, что отец где-то здесь, рядом, а я пришел к нему в гости.

Инженер Панков показал нам огромные электромагнитные краны, которые притягивали к себе железный лом. В грудах искалеченного, заржавленного металла можно было увидеть гусеницы танков. А вот и немецкая каска, вся в дырках.

Мы на мартене.

Мы на мартене. Нам разрешили посмотреть в печь сквозь синие стекла. Там бушевал свирепый, неистовый огонь. Огромная печь гудела и вздрагивала. Я бы смотрел и смотрел туда, не отрывая глаз от защитных стекол, но мне надо было уступить место другому. А дяденька сталевар даже пошутил: