— Ну, как вам нравится, как суп наш варится?

А себя он назвал «поваром» и ткнул пальцем в свою войлочную шляпу:

— Только та разница, что колпак не белый!

Не хотелось уходить отсюда! А тут еще Панков сказал пожилому сталевару, показав на меня и Олю:

— Познакомься, Игнат Кузьмич, Ивана Соколова дети.

Усатый сталевар приветствовал нас своей рукавицей. Как оказалось, это был мастер и работал когда-то сталеваром вместе с моим отцом на одной печи.

Мы побывали и на блюминге и в других цехах.

Раскаленные слитки с легкостью летели в валы, переворачивались и, вытягиваясь огненно-красными, сияющими лентами, ложились на чугунный пол.

С великолепной ловкостью человек подхватывал клещами раскаленную стальную нить и направлял ее дальше, чтобы она стала еще более тонкой.

Экскурсия окончена. Над нами голубое небо и заводской двор, разогретый солнцем.

Инженер Панков всех нас пригласил к директору.

Мы вошли в здание заводоуправления, поднялись наверх по широкой лестнице и оказались в огромной комнате.

Нам навстречу вышел невысокий человек. Это и был директор.

Мы сели к столу, заставленному тарелками с конфетами и фруктами.

Чтобы мы не смущались, директор сам протянул руку за конфетой и, медленно развертывая бумажку, приказал нам всем последовать его примеру.

В кабинет один за другим входили рабочие.

Я очень обрадовался, когда вновь увидел Игната Кузьмича. Он пришел в своей рабочей одежде, но уже без рукавиц. Тут же собрались и женщины — жены рабочих, лаборантки, служащие заводоуправления.

Игнат Кузьмич подвел меня и Олю к полной женщине, подтолкнул нас друг к другу.

— Разве можно так с детьми обращаться? — сказала женщина и улыбнулась нам.

Игнат Кузьмич, не выпуская наших рук, сказал:

— Знакомься, Матрена Афанасьевна, Ивана Соколова потомство.

А нам он пояснил:

— Моя хозяйка!

Директор сказал, что все воспитанники детских домов очень дороги рабочим завода; краснооктябрьцы благодарят нас за посещение и дарят свои скромные подарки.

Мы стали обладателями, трикотажных спортивных маек, бутсов, готовален, шахмат, шашек, настольных игр, коробок с разноцветными нитками для вышивания и многих книг.

А одну очень красивую куклу женщины подарили Оле.

Директор поднял руку, показав этим, что он еще что-то хочет сказать. Снова стало тихо. Он подошел к небольшому коричневому шкафу, и я услышал, как щелкнул замок.

— Гена Соколов!

Инженер Панков, оказавшийся рядом, подтолкнул меня.

— Прошу тебя, Гена, подойди сюда, — сказал ди ректор.

И вот я стою рядом с ним.

— Дорогие товарищи! — раздался надо мной внятный голос. — Я хочу передать сыну нашего славного сталевара Соколова, который погиб геройской смертью, защищая родной завод, часы отца.

Я почувствовал слабость и холодок во всем теле. А потом, будто подбросило меня взрывной волной… Снова сыплется штукатурка, дым и пыль заволакивают глаза…

В кабинете стало очень тихо.

Все разом пронеслось передо мной — мамино лицо, склоненные знамена перед братскими могилами…

Я сжал руки: «Держись, Гена, держись!»

Директор достал часы из несгораемого шкафа.

Я боялся взглянуть на них. Может быть, это ошибка.

Директор держал небольшую коробку. Я никогда не видел этой коробки. Но директор приоткрыл крышку, и я увидел часы. Да, это были те самые часы, которые я отдал врачихе. Но как же из сумочки, висевшей у нее на руке, они попали в несгораемый шкаф?

— Эти часы передал на завод демобилизованный воин, душа человек; из дарственной надписи он узнал, что часы были вручены сталевару «Красного Октября» товарищем Серго Орджоникидзе. Часы замечательные, — сказал директор уже совсем другим голосом.

Мне захотелось рассказать всю историю этих часов — про Валю, про гитлеровского офицера, сопровождавшего врачиху, но я ничего не мог вымолвить.

Я взглянул на Олю. Она сидела среди подружек, обняв новую куклу. Увидел лицо инженера Панкова.

И вот уже коробочка в моей левой руке, а правую крепко жмет директор. Он целует меня:

— Будь таким, каким был твой батька!

Батька! Никто еще никогда так не называл моего отца.

Я отошел и прислушался к ходу часов. Тикают!

Сережа не утерпел и несколько раз приложил часы то к одному уху, то к другому, а потом произнес многозначительно:

— Да!

Директор, прощаясь с нами, сказал:

— Вот подрастете, кто из вас захочет стать металлургом, милости просим.

Игнат Кузьмич на этот раз очень осторожно взял Олю за руку и подвел к Матрене Афанасьевне.

— Вы, Соколовы, теперь мои гости. Вашему начальству все известно; разрешение получено, и даже с ночевкой. Доставим целыми и невредимыми. Олю сейчас заберет с собой Матрена Афанасьевна, а ты со мной! — сказал Игнат Кузьмич.

Я сунул коробку с часами в карман и зашагал рядом с Игнатом Кузьмичом на мартен.

Игнат Кузьмич рассказал, что в дни сражения передовая проходила по мартеновскому цеху, где мы сейчас находимся, между старыми и новыми печами.

— Морозы начались, а от печей еще жар шел. Бывало и так: внизу под печами немцы, как в пещерах, сидят, а наверху — наши бойцы. Когда фашистов гранатами из мартена выбивали, их даже из изложниц вытаскивали.

И еще рассказал Игнат Кузьмич, как вернулись сюда старые рабочие восстанавливать мартен. Тогда в цеху, как в лесу, куковали кукушки.

Он объяснил, что сейчас идет скоростная плавка.

Меня обдает жар, и на лбу выступают капельки пота. А подойдешь ближе — обжигает с непривычки. Даже глазам жарко. Как бы брови не спалить!

Один из сталеваров, подручный, заглянул в печь, а потом повернул какой-то рычаг, и приподнялась тяжелая заслонка.

Ловким движением сталевар засунул в нутро печи длинный черпак с маленькой ложечкой на конце. Вот он вытащил его обратно. Снова закрылась заслонка, и из ложечки вьюном на чугунную плиту полились золотые искры. Они летят и брызжут во все стороны.

Сталевар вылил расплавленный металл из ложечки на плиту, и тут же девушка подхватила только что откованные кусочки взятой пробы и побежала с ними в лабораторию.

Игнат Кузьмич сказал мне, что скоро будут выпускать плавку.

Сталевар медленно разделывал выходное отверстие. Водопадом ринулась сталь.

Я стоял на высокой площадке и смотрел, как сверкающая золотая струя текла вниз, продолжая бурлить и искриться в огромном ковше.

Люди отходили в сторону, вытирали пот с лица рукавицами и жадно пили воду.

Я подумал: вот так же трудился здесь и мой отец.

Если раньше я чаще всего вспоминал отца таким, каким видел в последний раз, когда он, надев на голову каску, медленно затянул ремешок под подбородком, то теперь он был перед моими глазами в брезентовой спецовке, в синих очках, поднятых на широкополую шляпу, и в валенках на ногах.

Отец всегда на рынке искал старые валенки…

Кругом все шипит. Кран поверху ходит-звенит.

Вдруг мимо пробежал Игнат Кузьмич. Он позвал меня за собой.

Кто-то крикнул совсем рядом:

— Хромистой руды! Ломики!

Подручные забегали.

Сталевары напоминали мне артиллеристов во время боевой стрельбы на огневой позиции.

Все у печи уступили дорогу невысокому жилистому человеку.

— Федя, не промахнись!

— Не промахнусь!

И Федя, размахнувшись, кинул в печь тяжелый кусок руды — туда, где особенно яростно бурлила сталь.

Вслед за ним подбежали и другие подручные и также кинули в печь тяжелые куски.

В это время кто-то закричал:

— Дери козла!

Из печи тоненькой струйкой полилась сталь, рассыпая по площадке тысячи искр.

Федя снова бросил в печь руду, преградив дорогу огненной струйке.

Игнат Кузьмич громко скомандовал:

— Подать ковш!

Федю будто кто водой окатил. Он вытирал рукавицей капли пота со лба и щек.

— Молодец, парень! Благое дело сделал! Если бы проморгал, потеряли бы полплавки, — сказал ему Игнат Кузьмич,