Андрес пришел в ярость, обвинив во всем устроителей кампании, которые за несколько дней до нашего прибытия уведомляли жителей каждого городка о нашем приезде. Он обзывал их тупицами, набросился на них с хлыстом и угрожал прибить, если не соберут народ на площади.

Я вместе с детьми вышла из фургона, поскольку им хотелось пройтись по мощеным улочкам до церкви и купить на рынке апельсинов и перца чили. Сказать по правде, я готова была сбежать хоть на край света, лишь бы не слышать воплей Андреса.

Октавио показывал путь. Ему хотелось произвести впечатление на своих сестер, которые казались ему красивейшими девушками на свете. Похоже, он никак не мог смириться с тем, что Марсела — его сестра. При каждом удобном случае он брал ее за руку, помогал идти по булыжной мостовой — одним словом, вел себя не как брат, а как жених. Глядя на них, я представила, как прелестна будет Марсела в индейском костюме. Я решила, что мы все должны одеться как местные.

Донья Ремихия, супруга партийного делегата, разыскала для нас местную одежду и помогла переодеться. Она одолжила нам свои юбки и юбки сестер; шерстяные тесемки для украшения волос тоже нашлись. Для маленькой Верании мне выдали белую рубашку. Мы вернулись на площадь, где Андрес уже произносил речь для тех немногих местных жителей, которых удалось разыскать. Под тяжестью шерстяных тесемок нам было совсем непросто держать головы прямо. Выглядели мы странно, но всем понравилось. Люди двинулись за нами от самого рынка. Когда мы добрались до площади, оказалось, что мы привели с собой втрое больше людей, чем удалось собрать помощникам генерала Асенсио. Мы встали прямо перед ним, и тогда он обратился к нам с речью:

— Народ Куэцалана, вот моя семья, такая же простая и дружная, как и ваши. Семьи — самое важное, что у нас есть, и даю слово, я сделаю все, чтобы у ваших детей было такое будущее, какого они заслуживают...

И всё в таком духе. Мы молча внимали, один лишь Чеко снял шляпу и бегал между нашими ногами. Октавио тут же воспользовался случаем, чтобы положить руку на талию своей сестры Марселы и не убирал ее, пока Андрес вещал о роли семьи. Из Куэцалана на мы спустились в Сакатлан — городок, где родился Андрес. Семьи Дельпуэнте и Фернандес, которые хозяйничали в городке до революции, еще помнили те времена, когда Андрес уехал отсюда нищим и озлобленным, а теперь он вернулся, чтобы самому стать хозяином.

В тот же вечер мы узнали, что в местной цирюльне один из клиентов спросил другого, пойдет ли тот на встречу с генералом Асенсио.

— Да какой он генерал! — отмахнулся тот. — Он был и всегда останется сыном погонщика мулов. Как говорится, из грязи — в князи!

На другой день этот человек не пришел на торжественный обед, который давали в нашу честь деревенские старейшины. Генерал поинтересовался, где он, и выразил сожаление, что он не пришел разделить с нами трапезу. Нам сообщили, что еще утром его зарезал в драке какой-то пьяница.

Несмотря на это печальное происшествие, на праздник явился весь Сакатлан. Танцы и фейерверки продолжались всю ночь. Андрес держался со мной необычайно галантно, как будто я в этом нуждалась, и поблагодарил за то, что я сделала в Куэцалане. Он выглядел счастливым.

Счастливой казалась и его мать, которую я прежде видела всего три раза, и она всегда выглядела угрюмой. Теперь же она смеялась и танцевала до упаду, словно сын вернул ей достоинство и вкус к жизни.

Донья Эрминия была худой женщиной с глубоко посаженными глазами и тяжелой челюстью. У нее были редкие седые волосы, без особых затей забранные в пучок. Она настолько привыкла жить в бедности, что, когда ее сын стал важной шишкой, не захотела ничего менять и не пожелала уезжать из Сакатлана.

Андрес купил для нее дом напротив рынка. Каменный, с балконами, украшенными чугунными решетками, которые бывшие хозяева привезли из Франции. В доме было множество спален — по одной на каждого из ее детей и внуков — непонятно зачем, поскольку донья Эрминия была женщиной замкнутой, и внуки навещали ее редко; я уже не говорю о детях, которые из кожи вон лезли, чтобы сделать карьеру. Андрес любил заезжать в Сакатлан. Он купил для матери этот каменный дом, чтобы та баловала сына, чего не могла себе позволить, когда он был маленьким. Я обычно не сопровождала Андреса в его поездках к матери, чтобы не нарушать идиллию. К тому же мне никогда не нравился Сакатлан: там постоянно лил дождь, и у меня от этого портилось настроение.

Мы не обошли своим вниманием ни один городок. Андрес был первым кандидатом на пост губернатора, который вел такую кампанию. А что еще ему оставалось? Ведь Агирре стал первым кандидатом в президенты, объехавшим всю страну.

Мне нравилась эта кампания. Несмотря на самодурство генерала, тогда мы еще были близки, он еще казался мне нормальным человеком. Я имею в виду, говорил, не отклоняясь от сути, иногда целовал кого-нибудь из дочерей и каждый вечер перед сном расспрашивал меня, правильно ли себя вел, и как я считаю, любит ли его народ, и готова ли я в случае успеха работать вместе с ним, приняв на себя обязанности губернаторши.

По примеру генерала Агирре он проводил бесконечные часы, выслушивая жалобы крестьян. То же самое было и в Тесьютлане, другом городке в горах. Там для него установили помост, перед которым выстроилась вереница индейцев с их нескончаемыми проблемами. У одного не было волов, у другого сосед отхватил кусок земли, что дала ему революция; а если речь шла не о земле, что дала революция, то о детях, которым родители не желают своей судьбы. Каждый рассказывал историю своей жизни, и все требовали от Андреса такого, что под силу одному лишь Богу.

Андрес выдержал эту пытку только один день. На следующее утро, после ванны, он стал проклинать дурацкие привычки генерала Агирре и спросил, не кажется ли мне, что каждый человек имеет право на собственные пристрастия. Я ответила, что он, безусловно, прав. И его речи стали короткими, в Теуакане она длилась всего час. После этого мы отправились купаться на ранчо Эль-Риего, которое славилось своими горячими источниками, и где любил отдыхать генерал Агирре.

Наконец, настал день выборов. Мы с Андресом отправились голосовать. На следующий день во всех газетах красовалась наша фотография, где мы стоим перед урной, держась за руки. Других кандидатов, кроме Андреса, не было, так что выборы прошли вполне мирно, хотя нельзя сказать, что в них приняло участие много людей. В то воскресенье улицы опустели. Утром люди, как всегда, отправились к мессе, а после ее окончания тихонько разошлись по домам. Голосовать пришли рабочие из профсоюза и чиновники, может, еще пара любопытных. Разумеется, в итоге Андрес на совершенно законных основаниях занял губернаторский дворец.

Сейчас мне нередко приходится слышать, что люди в то время просто не знали, что их ждет, а потому палец о палец не ударили, чтобы это предотвратить, но я думаю, что они хотя бы могли попытаться.

Слишком уж эти люди были привязаны к своим домам и имуществу. Они готовы были умереть, но только не подняться плечом к плечу на борьбу с тираном.

Первые время губернаторства прошли для меня в радостном возбуждении. Все для меня было внове. Я подружилась с женами приятелей Андреса. Поскольку Чеко был сыном губернатора, все девочки бегали за ним хвостом. Думаю, генералу было приятно видеть, как мы развлекаемся.

Возможно, именно поэтому он взял нас на открытие приюта «Сан-Роке» — говоря попросту, сумасшедшего дома для женщин. Перерезав ленточку и произнеся торжественная речь, он объявил, что пригласил музыкантов, и сейчас будут танцы. Пациентки в розовых халатиках выглядели очень элегантно и казались по-настоящему счастливыми, слушая музыку. Андрес танцевал с одной хорошенькой девицей, которая здесь лечилась от алкоголизма, но давно уже не пила. Откровенно говоря, она казалась единственным нормальным человеком среди всех этих женщин, впавших в детство, считающих, что их кто-то преследует или мечущихся между эйфорией и глубочайшей депрессией. Губернатор танцевал со всеми, включая меня, я чувствовала себя здесь неплохо и даже решила, что могла бы тут передохнуть.