Андрес вдруг потребовал музыкантов угомониться и объявил меня главой попечительского совета. Под моим попечением оказался «Сан-Роке», а также детский приют «Домашний очаг» и несколько городских больниц.

Я задрожала от ужаса. Мало мне было детей и целой армии домашних слуг, каждому из которых я должна была дать особое распоряжение, чтобы они шевельнули хоть пальцем, так теперь еще и все эти сумасшедшие, сироты, больницы... Всю ночь я уговаривала Андреса освободить меня от этой обузы. Он сказал, что никак не может. Ведь я его жена, а жены политиков именно этим и занимаются.

— Тебе бы только трахаться и распевать, — сказал он.

На следующий день мы отправились в «Домашний очаг». Несмотря на чудесное название, приют оказался невероятно грязным и заброшенным. Дети бегали по двору полуодетыми, с соплями до подбородка, не мытые месяцами. За ними присматривали какие-то неряшливые тетки, которые едва знали их по именам и не отличали просто непослушных детей от умственно отсталых — всех считали хулиганами. Дети спали на железных кроватях с тощими тюфяками, многократно описанными. Среди детей было несколько новорожденных; к ним приставили изможденных кормилиц, которые дважды в день прикладывали младенцев к иссохшим грудям.

Я подумала о тех матерях, что сбежали, бросив детей на растерзание этим четырем ведьмам.

Приютский врач, выглядящий вполне разумным, просветил меня по этому поводу:

— Если младенцам давать коровье молоко, они могут умереть, — сказал он.

— Уж лучше пусть умрут, чем будут жить вот так, — ответила я.

И кто же положил конец моему милосердию? Разумеется, муж. В тот же вечер он заявил, что я все преувеличила и он не даст ни гроша сверх положенного ни на приют, ни на больницы, а что касается сумасшедшего дома, то хватит с них уже и одного нового здания.

— Если бы ты видел, как они живут. У них нет даже кроватей.

— Эти женщины всю жизнь спали на полу, — ответил он. — Скажите, какие важные сеньоры! Важных сеньор в дурдоме не держат, они все по улицам гуляют.

— Ну да. С тобой под ручку.

Утром я как раз ходила в магазин «Новый век», чтобы купить платьице для Верании, и продавщица спросила, понравилась ли мне манильская шаль, которую генерал позавчера купил мне в подарок. Я ответила, что она просто прелестна, глядя, как побелело от ужаса лицо хозяина магазина, всегда знавшего, куда на самом деле отправляются покупки Андреса Асенсио. Например, шаль послали в дом одной сеньоры из Чолулы. Сначала я решила, что ничего ему не скажу, но не вытерпела. Во всяком случае, ему больше не удастся делать вид, будто я ничего не знаю.

Я предложила нашим девочкам помочь мне с благотворительными балами, приемами и лотереями, чтобы выручить хотя бы немного денег на благотворительность. Девочки охотно согласились. Чего только они ни придумали: от постановки с участием Фреда Астера до благотворительного бала в губернаторском дворце. Я была так занята организацией праздников, что и не знала, как обстоят дела в сумасшедшем доме и в приюте. В конце концов, думаю, все забыли, для чего это устраивалось.

Разве что моя сестра Барбара, как мой секретарь, отправляла одежду для малышей, кровати для сумасшедших и простыни для больниц. Когда мы снова наведались в «Сан-Роке», там было очень чисто, а женщины выстроились в очередь, чтобы нас поблагодарить. Их лица стали даже более радостными, чем розовые халатики. Среди пациенток обнаружились две девушки, которые выглядели совершенно нормальными: та, с которой танцевал Андрес, и еще одна, рассказавшая мне, что ее сюда запер брат, чтобы прибрать к рукам наследство. Я предложила им переехать жить к нам. После того, как праздник закончился, мы смогли забрать их без особых помех. Никому не было до них дела.

В тот вечер в Государственном колледже состоялась торжественная церемония провозглашения его университетом. Эта кампания была одной из навязчивых идей Андреса, однако осуществить ее он смог лишь спустя несколько месяцев после того, как занял пост губернатора. Ректором университета стал директор колледжа; в тот вечер ему торжественно присудили степень доктора наук. Все газеты громко возмущались произволом, но Андреса это совершенно не волновало. На церемонию он вырядился в мантию и шляпу с кисточкой, а нас заставил разодеться как на парад.

Поскольку времени, чтобы решить, как поступить с бывшими пациентками дурдома, не оставалось, их тоже пригласили на праздник. Одной из них одолжила свое платье я, а другой — Марта.

На приеме я представила ректору одну из этих девочек. Он взял ее на работу секретаршей. Другую девушку — ту, у которой брат отобрал наследство — я представила президенту Верховного Суда, и он заверил, что лично проследит за тем, чтобы справедливость восторжествовала. Полагаю, он сдержал слово и вернул ей наследство, поскольку месяц спустя я получила в подарок серебряный чайный сервиз, к которым была приложена визитная карточка сеньориты Имельды Басурто с припиской в скобках «Лишенная наследства». А ниже помещалась надпись: «С глубокой благодарностью за торжество правосудия».

Просители так и зачастили в наш дом — все желали встретиться со мной и просили замолвить словечко перед Андресом.

Я их честно выслушивала, а Барбара все записывала. По вечерам я просматривала список просьб, затем читала его вслух генералу, а уж он решал, что делать: этого — к Годинесу, та пусть сама зайдет ко мне в кабинет, этого я никак не могу сделать, а тому сеньору дай что-нибудь из своей копилки для раздачи милостыни и так далее.

Первое большое разочарование постигло меня после того, как мне нанес визит один весьма образованный сеньор и сообщил, что городской архив собираются продать на картонную фабрику. Весь архив нашего города хотят продать на макулатуру по три сентаво за килограмм! Вечером я перво-наперво собиралась обсудить это с Андресом. Он даже не стал отпираться; лишь сказал, что бумаги совершенно бесполезны, что для Пуэблы главное — не прошлое, а будущее, и такие груды человеческой памяти просто негде хранить. А здание, где сейчас находится архив, предполагают отдать университету, которому нужны помещения под аудитории. Кроме того, уже поздно что-то предпринимать, поскольку Диас Пумарино, его секретарь, уже оформил продажу архива, а полученные деньги переведут детскому приюту.

На следующий день мне пришлось, сгорая от стыда, сообщить сеньору Кордеро, что я ничем не могу ему помочь. Разумеется, приюту эти деньги тоже не достались, потому что, когда утром к Андресу явились люди из Ассоциации коневодов, деньги, полученные от продажи архива, уже лежали у него на столе, и он тут же отдал их вместе с правительственным чеком в качестве личного подарка.

Это была только первая моя неудача. Потом все пошло еще хуже. Однажды ко мне пришла одна взволнованная сеньора. Ее муж, известный в городе врач, вместе с семьей жил в собственном доме. В очень красивом доме номер 18 на Восточной улице. Как сообщила эта женщина, дом приглянулся генералу Асенсио. Он позвонил ее мужу и сказал, что хочет купить дом. Когда же ее муж ответил, что дом не продается, поскольку это семейное достояние, Андрес заявил, что очень надеется на его благоразумие, поскольку не хотелось бы покупать дом у вдовы. После такой угрозы доктор согласился продать дом и назвал цену. Услышав, сколько тот просит, Андрес извлек из ящика бланк купчей на недвижимость и написал ту сумму, в соответствии с которой доктор уплачивал налоги. Ровно половину того, что запрашивал доктор. Андрес дал им всего три дня, чтобы освободить дом.

На следующий день после этого разговора жена доктора пришла ко мне. Вечером я поговорила с Андресом.

— Не слушай всяких сплетниц. Скажи, что ты ничего не знаешь.

— Так это правда? Зачем тебе нужен этот дом?

— Тебе-то что? — проворчал он и заснул.

На следующий день я отправилась будить Октавио, чтобы рассказать ему эту историю.

— Почему бы тебе не послать к черту всех этих визитеров и не заняться чем-нибудь более приятным? — спросил он.