Кофе был последним аккордом встречи и прервал разговор, который мог стать острым, но ни к чему бы полезному для присутствующих не привел. Некоторое время они молчали, смакуя хорошо приготовленный ароматный напиток.

Наконец Мозе поставил на стол опорожненную чашку, Раздумывая над чем-то, поскреб щеку и вдруг, повернувшись к Антонову, весело прищурился:

— О’кэй! Не будем о политике! Ну ее! Хотите, мой друг, прежде чем откланяться, расскажу вам новый французский анекдот. Вчера сам услышал впервые.

— Конечно! — охотно поддержал Антонов. Француз откинулся на подушках кресла, поднял лукавые глаза к потолку:

— Так вот… Представьте себе утро Парижа. У раскрытого окна в одних трусах стоит Жан, а на кровати лежит Жаннет. Жан сладко потягивается, оглаживает свое тело, поигрывает мускулами рук, словом, довольный собой, красуется в окне перед всем Парижем. Не оборачиваясь, спрашивает: «Хотели бы вы быть мужчиной, Жаннет?» — «А вы, Жан?»

И Мозе сам первый звонко рассмеялся, но в следующее же мгновение сбросил с лица улыбку, легко, несмотря на свое грузное тело, поднялся, с озабоченным деловым видом взглянул на часы:

— Мы явно вас задержали, мосье Антонов. Извините!

— Извините! — повторил вслед за ним Литовцев, тоже вставая. Пожимая на прощанье руку Антонову, с надеждой спросил: — Вы, Андрей Владимирович, говорили о рентгенологе… Так можно надеяться?

— Я попробую! Постараюсь выяснить сегодня же! Надеюсь, что…

— Надежда умирает последней, как утверждает старая латинская мудрость, — вмешался в разговор Мозе. — А в этом случае надежда не умрет. Я уверен. С рентгенологом все будет в порядке. Вы же в этой стране сейчас в фаворе. Раньше были мы, теперь вы… Не так ли, мой друг?