— Милая моя!
Слезы брызнули из глаз Ольги, нарушая тщательно подготовленный к прибытию в Москву косметический камуфляж. Успокоиться уже не могла и в машине, целуя дочку, повторяла:
— Милая моя! Милая! Прости, прости меня, глупую!
— Ты больше от нас не уедешь, мама? — заглядывала ей в лицо Алена. — Не уедешь?
— Нет, дочура! Нет! Обещаю тебе. Не уеду никогда! — И дрожащий голос ее звучал почти клятвенно.
В прошлом году мать Антонова приезжала в Москву, чтобы встретить сына и невестку, прилетающих в отпуск из далекой Африки. Но в последние месяцы болела, ослабла и сил на поездку не было. Да и к лучшему! В семье сына не та обстановка.
Через два дня после прилета из Дагосы Антонов собрался в родную деревню. Хотел было взять с собой Алену.
— Ты с ума сошел! — запротестовала Ольга. — Как же я без нее целый месяц!
— Но ты же остаешься в Москве и теперь будешь с ней ежедневно, — попытался убедить жену Антонов, — а я скоро снова уеду.
Ольга и слушать ничего не хотела. Нет, и все! Как будто речь шла о собственности, принадлежащей ей одной.
Поезд уходил вечером с Ярославского вокзала. Было время летних отпусков, и вокзальные перроны оказались переполненными. Вагоны брали чуть ли не с боем, хотя у каждого билет с обозначенным местом.
Купе было набито тяжкой духотой, вентиляция не работала, а окно оказалось наглухо закрытым.
Антонову досталась верхняя полка, там было особенно жарко, хуже, чем в дагосский зной. Словно отвечая его мыслям, пожилой мужчина, занявший нижнюю полку, ворчал:
— Африка! Сдохнуть можно!
Мерно постукивали колеса, звякали буфера, и по плотной ткани занавесок зайчиками пробегали отблески огней неведомых станций. Антонов, томясь на своей полке, думал о том, что если в спальне его дома в Дагосе включить кондиционер на всю мощность, то можно преспокойно спать при любой жаре. И вовсе не «сдохнешь». А сейчас в Дагосе время дождей… По черепичной крыше дома дождь стучит так, будто топают чьи-то тяжелые ноги, черепицы даже позвякивают. Сторож Асибе сидит под навесом у гаража и лениво поглядывает пустыми полусонными глазами на согбенных под дождем запоздалых пешеходов. А в доме все окна темные. В холле висит настенный календарь, и больше половины чисел на нем заштрихованы так тщательно, будто очередной ушедший день может снова вернуться в жизнь, выскочив пробкой из своего календарного гнезда. Машины в гараже нет. Она сейчас стоит около жилого посольского дома, в котором комната Ермека. Можно себе представить, как наслаждается Ермек свободой, возможностью разъезжать за рулем дипломатической машины. Завтра воскресенье, и Ермек отправится на пляж к океану. А океан, как всегда, шумит глухо и грозно…
…Стучат и стучат колеса под вагоном. В коридоре слышен разговор в повышенных тонах:
— …Но в моем билете точно указано восемнадцатое место!
— А я тут при чем? Восемнадцатое уже занято. У него тоже указано восемнадцатое. Ошибка кассы!
Он на родине!
Автобус из Заволжска сбросил его на двадцать четвертом километре пути. Недалеко от остановки был берег Студянки. Антонов подошел к реке, опустил в ее поток руку, провел похолодевшими пальцами по лбу. Из прибрежного ельника густо тянуло грибным духом.
Он на родине!
Если идти напрямик, по чуть приметным тропкам, исхоженным в детстве, то до Субботина, родной деревушки, километра два.
Мать вроде бы заранее знала о времени приезда сына. Сидела у дома на лавочке и ждала.
— Здравствуй! — сказала она. — А я как раз самовар задула.
…Весь месяц, бродя по окрестным лесам, он выхаживал долгие километры запутанных, неизвестно куда бегущих лесных троп.
Вернувшись в Москву через месяц, собрался идти в кассу Аэрофлота — заказывать билет на Дагосу.
— Закажи и на меня, — сказала Ольга.