— Я хотел бы вас, Ириша, запечатлеть на фоне Стамбула, чтобы фотографию иметь на память!

Ирина с легким кокетством отозвалась:

— На память дарят при расставании. А я с вами не хочу расставаться. Вы начальник, который меня вполне устраивает, у нас одна научная тема. Да и вообще…

— И все-таки я вас запечатлею! — упрямо, уже без улыбки прогудел Файбышевский. Обернулся к Смолину:

— Извините, что прервал.

— Вы, оказывается, знакомы? — поинтересовался Крепышин, пытливо взглянув на Ирину, потом на Смолина.

— Да так… — неопределенно буркнул Смолин. Поймал на себе мгновенный острый взгляд Ирины, но уже в следующий момент она легко, весело подскочила к борту, встала рядом с бело-красным спасательным кругом, на котором значилось «Онега», растянула губы в длинной рекламной улыбке:

— Я кинозвезда! Включайте софиты!

Файбышевский снял очки, сунул их в нагрудный карман, широко расставив ноги, нацелился объективом в Ирину, и прицел его был томительно долгим, словно не фотографировал свою подчиненную, а обстоятельно рассматривал в линзу.

«Ну и увалень», — подумал Смолин. Ему стало не по себе. Он отвернулся, уперев невидящий взгляд в уступы стамбульских кварталов, проплывающих мимо. За своей спиной слышал смех, такой знакомый, звонкий, будоражащий все его нутро смех женщины, которую он когда-то ласково называл Тришкой.