– Спорт воспитывает силу и волю, – говорит Дедушка, и я никак не могу понять, повторяет ли он эту фразу, чтобы отделаться от Бабушки, или действительно так считает. Уж больно хитер наш Дедушка, уж больно коварен под маской дипломатического представителя.

Но иногда, когда мне приходится возвращаться домой особенно побитым или с вывихнутой конечностью и все начинают хлопотать вокруг меня, за исключением Дедушки, который чинит какую-нибудь Рисову игрушку, нахмурив свои кустистые седые брови, мне кажется, что Дедушка произносит эту фразу не особенно искренне.

Единственный человек в семье, который всерьез воспринимает меня как спортсмена, – это Рис. Особенно когда он парит в свободном полете от середины комнаты до кушетки.

– Конечно! – вопит в таких случаях Рис. – Ты справишься с ребенком! Ты мастер спорта! Вот вырасту, получу мастера – и тогда посмотрим!

Вообще Рис с малолетства воспринимает меня как грубую физическую силу. И так считать у него есть все основания.

Вопрос имеет свою историю До трех лет, пока Рис передвигался, держась за мебель, все шло нормально, как и должно было идти. Рис издавал различные требующие звуки, и каждый звук немедленно претворялся в жизнь. В дальнейшем же, когда Рис стал проявлять признаки грубого и необузданного характера, со всей остротой встал вопрос, какую из двух систем воспитания к нему применить: чутко-благородно-нежную или спартанскую. Мама стояла за чутко-благородно-нежную. Я – за спартанскую.

– Ребенок должен расти чутким и отзывчивым, – говорила Мама. – С ним надо быть ласковым, добрым, удовлетворять все его желания. Тогда и он будет с людьми добрым и отзывчивым.

– Ребенок должен с малых лет привыкать к трудностям, – говорил я. – Чуткость и отзывчивость возникают как результат преодоления трудностей. Только испытанное страдание дает полное понимание всей глубины горя другого человека.

– Ты поэтому не дал ему попугая?

– Да. Я не дал ему попугая, чтобы он понимал, что не все легко дается. Что попугая, как и все остальное, надо заработать.

– Уж не хочешь ли ты, чтобы он завтра пошел на завод?

Я много думал о нашей семье в связи с Рисом. Ну ладно, Мама. Она сама ребенок. Детство ее прошло гладко, среди относительного благополучия (во время войны Маме было всего ничего, отец ее не воевал, так как тренировал парашютистов-десантников). Юность тоже не доставила Маме особых хлопот, поскольку она сразу же влюбилась в меня, вышла замуж и, выпорхнув из-за папиной спины, тут же очутилась за моей. И поскольку Мама не совершенствуется как мать, то есть не читает даже педагогической литературы, то для нее Рис остается лишь интересной игрушкой, пусть иногда хлопотливой, но все же игрушкой.

Другое дело Бабушка и Дедушка. Это люди, на долю которых выпали во время войны огромные испытания и которые с честью из них вышли. Почему же сейчас они такие?

Я могу понять Бабушку. Бабушку погубили две вещи: канализация и рождение внука. Когда Бабушка переехала после войны из деревни в город, то канализация, ее простота и совершенство настолько потрясли ее, что она живо заинтересовалась всей системой, стала ходить на собрания водопроводчиков ЖЭКа (сначала в качестве жалобщицы), потом сама начала слесарить, и вот результат – Бабушка дослужилась до начальницы «богом проклятого треста». Ей понравились власть, персональная машина, и Бабушка из скромной крестьянки вскоре превратилась в диктатора водопроводчиков.

Рождение внука завершило это превращение. Человек только тогда начинает казаться сам себе всемогущим, когда может кого-то сделать счастливым.

– Я сделаю его счастливым, – сказала Бабушка, имея в виду Риса. – Он при мне будет жить, как при коммунизме Хватит того, что мой сын хлебнул в детстве.

Ее сын – это, значит, я. Мне действительно досталось в детстве, но все же, как мне кажется, я сохранил трезвый взгляд на вещи (а может быть, именно благодаря этому) и, в частности, трезвый взгляд на воспитание Риса.

Другое дело Дедушка… Фронтовик, кавалер стольких орденов – и вдруг превратился в этакого тихоню. В основе этого превращения, мне кажется, лежит неудовлетворенность Дедушки своим настоящим положением. Что ни говорите, простой шофер. В то время как жена – директор треста. Думаю, что Дедушка потакает всем слабостям Риса с одной, пусть неосознанной, целью – заполучить над ним власть, чтобы внушить… Что? Этого я пока не знал…

Короче говоря, Рис воспитывался по смешанной системе: то по чутко-благородно-нежной, то по спартанской. Когда власть в семье на несколько часов переходила ко мне, то удавалось внушить Рису два-три понятия, например, что такое закалка и трудовое воспитание и как они необходимы человеку в жизни Но как только власть менялась, эти понятия начисто выветривались из Рисовой головы. С каждым днем Рис все больше и больше становился «чутко-благородно-нежным», и неизвестно, чем бы это кончилось, но тут обстоятельства сложились таким образом, что я получил возможность вплотную заняться воспитанием собственного сына.

Рис наконец-то попал ко мне в лапы.

Обстоятельства эти были такими. Во-первых, Мама уезжала в командировку. Само по себе это ровным счетом ничего не значило, потому что Мама уезжала в командировки довольно часто и это никак на внутренней жизни нашей семьи не сказывалось. Во всяком случае, на Рисе. Разве только, перекочевав от нас к Бабушке с Дедушкой, он еще больше наедал себе щеки да становился нахальнее. Да в нашей квартире прибавлялось игрушек, ибо Мама, соскучившись по Рису, становилась клятвопреступницей («Будь я проклята, если куплю ему еще хоть одну игрушку!») и привозила много разной ерунды. Так что, когда Мама объявила мне, что едет в командировку, я сказал только:

– Ну что ж, счастливого пути!

– Хоть бы спросил, куда, – сказала Мама.

– Куда же, интересно? – спросил я, слегка удивившись, потому что давно уже отвык спрашивать, в какие города Мама направляется.

Сначала, по молодости лет, я сердился и даже скандалил, пытаясь выяснить пункт Маминой командировки, но потом смирился, ибо Мама объяснила мне, что шпион, зная города, с которыми Мамин завод поддерживает связь, легко может установить родственные предприятия Маминого завода, а тогда ему совсем легко добраться и до головного предприятия.

– Так куда ты едешь? – спросил я и с удивлением убедился, что слегка волнуюсь при мысли, что сейчас узнаю местонахождение родственного Маминому заводу предприятия. Неужели мы все в душе немножко потенциальные шпионы?

– За границу! – ответила Мама.

Я вытаращил глаза и только тут увидел то, на что давно надо было обратить внимание. Вид у Мамы был очень возбужденный. Глаза ее блестели, щеки горели, руки самопроизвольно брали различные предметы и тут же ставили их на место.

– Куда? В какую страну? – спросил я, не подумав, так как это был самый что ни на есть наишпионский вопрос.

Мама подняла брови.

– Если бы ты не был моим мужем…

– Ну хотя бы какой континент? Континент-то можешь сказать?

Мама задумалась. Видно, насчет континента у нее не было никаких инструкций.

– Африка?

Мама посмотрела на меня подозрительно. Что-то в моем тоне не понравилось ей. Возможно, не спроси я про Африку, Мама и сказала бы континент, но тут она нахмурилась и отрезала:

– Если шпион будет знать континент, то он сможет установить и страну, а установив страну, можно легко узнать, на какой завод я командирована Дальше же совсем просто добраться до нашего головного предприятия.

Я вынужден был признать, что некоторая логика в этом есть.

Несколько дней у нас только и шел разговор о Маминой заграничной командировке. Оказалось, что это страшно сложное и ответственное дело. Мама не спала ночами.

– Понимаешь, – шептала она, разбудив меня, – никак не могу заснуть. Все думаю, думаю. Я, наверно, не поеду.

– Почему?

– Не могу же я ехать замарашкой.

– В каком смысле?

– Мне надо по крайней мере пять-шесть новых туалетов.