Эта миссия очень взволновала Поликарпова. До того ему не приходилось бывать за границей. С особым выражением поглядывал Николай Николаевич на Швецова, который уже дважды побывал в Америке и, стало быть, четырежды пересек Европу.
Расставаясь, Поликарпов обещал приехать в Пермь, поглядеть новое хозяйство Швецова. Аркадий Дмитриевич улыбнулся: вырваться так просто из Москвы — неосуществимая мечта. Вот если официальным порядком, на предстоящие торжества по случаю пуска завода…
На торжества?
Николай Николаевич тронул Швецова за руку: мол, что-нибудь придумаем.
В самый последний момент он все же не утерпел и сказал Аркадию Дмитриевичу, что более всего будет ожидать новый двигатель. Чтобы и взлетная мощность у него была повыше, и оборотов побольше. Поставить такой моторчик на И-15 или И-16 — значит получить невиданные боевые машины.
Швецов тогда промолчал. Новый двигатель был еще только в первых набросках.
Иное дело сейчас, год спустя.
Многое изменилось за истекший год. Вот уже и завод принят в постоянную эксплуатацию — вышло на этот счет специальное постановление Совнаркома. Поликарпов, разумеется, так и не приехал — все не отпускали дела. Да, видно, теперь уж не приедет, раз его имя связывают с событиями в Испании. Пусть и перегнул малость наркоматский товарищ — ни в какую заграничную командировку Николай Николаевич не уехал, поскольку звонит из Москвы, но именно сейчас у него, короля истребителей, дел будет по горло…
Что же это он умолк? «Алло, алло!»
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Аркадий Дмитриевич! — шумно выкрикивал Поликарпов. — С пуском завода вас! От всей души. Не собираетесь ли в наши края?
Вот тебе раз, сам обещал приехать в Пермь на торжества, а теперь, похоже, зовет в Москву. Что это, атрибут вежливости или какое-то дело?
— Дело есть к вам, Аркадий Дмитриевич, — продолжал Поликарпов, — дело большой важности. И я бы даже сказал — безотлагательное. Вы меня слышите?
Швецов слышит и отлично понимает, что волнует Поликарпова. Ему не терпится узнать, как дела с новым мотором. Конечно, он и не рассчитывает узнать по телефону подробности, его интересует «да» или «нет». Но что тут скажешь, если новый двигатель еще не прошел испытаний?
Однако с Поликарповым не отмолчишься.
— «Товарищ» еще не ложился на обследование? — иносказательно спрашивает он об испытаниях.
— Собирается днями, — отвечает Аркадий Дмитриевич.
— А что вообще говорят «врачи»?
— Полагают, что «товарищ» очень скоро станет в строй.
— Дай-то бог, — откликнулся Поликарпов с такой ноткой искренности, будто разговор действительно шел о человеке. — Как только все будет в порядке, пусть немедленно выезжает в Москву. С «братом». Мои «пострелята» очень ждут встречи.
«Вот оно что, — думал Швецов. — Поликарпову срочно нужны два экземпляра двигателя. Он, видимо, решил ставить их на свои истребители. Выходит, наши двигатели тоже будут воевать в Испании?»
— Вы меня слышите, Аркадий Дмитриевич? У нас они поживут недолго. Мы их пошлем к теплу, к солнцу, к апельсинам…
— Ну что ж, Николай Николаевич, в добрый час!
Окончив телефонный разговор, Швецов долго ходил по кабинету. Это и успокаивало и распаляло, а сейчас, пока он не осмыслил всего, что услышал от Поликарпова, ему нужно было вот такое неравновесие, нужно было чувствовать себя на ходу.
Что же получается? Все уповают на новый двигатель. Не один Поликарпов. Недавний гость из наркомата в общем-то был послом Орджоникидзе. Значит, в высших кругах тоже возлагают надежды. Впрочем, удивляться нечему: авиация будет причастна ко всем событиям нашего времени. Но вот что настораживает: как поведут себя наши самолеты и двигатели в боевых условиях? Ведь этого не знает никто, ни один человек. Неужто конструкторам необходимы войны? У нас фанатическая вера в то, что раз наше — значит, самое лучшее. Но вера — это всего лишь подпорка прогресса, но никак не фундамент. Нужно здесь, при заводе, рядом с ним, создать мощный конструкторский центр, который возьмет на себя двигатели. И не только здесь, в других районах тоже. Специализироваться на разные типы и классы. Все взять в свои руки и отвечать за это головой…
Аркадий Дмитриевич не сразу расслышал стук в дверь. Вахтер стучал тихо, будто не хотел, чтобы ему открыли. Но хозяин кабинета открыл и к своему удивлению услышал, что в заводоуправлении пусто: все давно ушли на фабрику-кухню, где начался семейный вечер, посвященный пуску завода.
Вот уже две недели в заводском клубе и на фабрике-кухне проходят семейные вечера. Утром у проходных появляется красочное объявление: «Сегодня гуляет литейный…» Или штамповочный, или сборочный, или какой-нибудь другой цех. А вечером в рабочем поселке вовсю громыхает духовой оркестр, сопровождая развеселые семейные шествия к месту праздника.
Прижимистый Побережский на сей раз не поскупился. Он вызвал к себе хозяйственников и сказал коротко и веско: «Чтобы все было экстра-класс». Разумеется, указание директора завода содержало немалую долю условности. Хозяйственники это сразу поняли и снисходительно улыбнулись.
И все же они превзошли собственное умение. На столах было все, без чего немыслима праздничная трапеза. Не было только того, без чего можно обойтись.
Когда Аркадий Дмитриевич вошел в большой зал фабрики-кухни, пиршество уже достигло зенита. Пахнуло теплой волной, ослепило ярким светом, оглушило многообразием звуков. Это не походило на обыкновенные ресторанные сидения. Все говорило о том, что здесь собрались люди, у которых много общего. Казалось, они пришли в гости к имениннику, а он почему-то оставил их одних, и теперь, в ожидании его возвращения, они расточают друг другу добрые чувства, предназначавшиеся для виновника торжества.
Аркадий Дмитриевич разыскал столик, за которым сидели жена и мать, и направился к ним. Едва он извинился за опоздание и наполнил бокалы, подошел Побережский с бокалом в руке. Шутя, он представился:
— Иосиф Побережский, президент компании Пермьаэронаутик. — И свободной рукой обняв поднявшегося ему навстречу Швецова, звонко поцеловал его в щеку.
Аркадий Дмитриевич не выносил фамильярности, понимая, что это фальшивая монета. Но порыв Побережского означал совсем другое. Никто не знает, что можно ожидать от стопроцентно счастливого человека, каким сейчас был директор завода…
С Побережским Швецову всегда было хорошо и покойно. Рядом с ним люди чувствовали себя, как под навесом во время дождя. Он умел предвосхитить событие, предотвратить беду. Ничто не могло выбить его из колеи. Любую трудность, непредвиденность он воспринимал с поразительным спокойствием, словно она встречалась ему по меньшей мере вторично.
Собственно говоря, Побережский и заманил Швецова в Пермь. Сделал он это тонко, с присущей ему дальновидностью. Когда в 1933 году Орджоникидзе направлял в Америку специалистов авиапрома, Побережский подсказал, что хорошо бы послать и Швецова — он однажды уже побывал в Штатах. Серго разгадал замысел Побережского, который был утвержден директором и начальником строительства завода в Перми: он думал о главном конструкторе. Назавтра в кабинете Орджоникидзе и состоялось их знакомство.
«Миссия Побережского», как ее назвал товарищ Серго, колесила по свету не один месяц. Директор завода не терял времени попусту, он методично обрабатывал Швецова, делая это, однако, весьма тактично, подбрасывая лишь пищу для размышлений.
— Америка еще укусит себя за локоть, — говорил Побережский, разрисовав пермский завод всеми красками. Начисто отказавшись от лобовой атаки, он продолжал: — А то, что наш завод в Перми, а не в Москве, меня нисколько не угнетает. Богатейшие у нас места!
Тут уж Швецов не мог удержаться!
— Совершенно согласен с вами, Иосиф Израилевич. Я ведь родом из тех мест.
Неожиданно для себя Побережский радостно выпалил:
— Тем более!
Такому человеку, как Побережский, можно было верить. Еще в Москве Швецову рассказали историю, после чего он сразу же, еще заочно, проникся к нему уважением. История была такова. Среди ночи в московской квартире Побережского (он тогда занимал высокий пост в наркомате) раздался телефонный звонок. Заместитель наркома сообщил: в одной из центральных областей погиб в автомобильной катастрофе директор моторостроительного завода, нужно без промедления подобрать нового директора. Помолчав, Побережский ответил: «Считай, что мы подобрали — это я». Замнаркома, помолчав в свою очередь, сказал: «Хорошо бы тебе выехать туда в ближайшие дни». Побережский ответил: «Не стоит откладывать. Выезжаю через два часа». В ту же ночь он покинул Москву.
Этот поступок отражал его характер. Он искренне верил, что ему на роду написано испытывать преодоление, и нисколько не тяготился таким предназначением. Все у него получалось просто к естественно. Возможно, он и не подозревал, что самою личностью своею вдохновлял других.
Так или иначе, а Швецов решил работать с Побережским. И никогда не жалел об этом.
Сейчас они сидели рядом за тесным столиком, уставленным дарами заводского праздника, разговаривали о самом обыденном, пили вино, и у обоих было легко на душе, как бывает легко людям, сбросившим с плеч тяжелую ношу.
Перекрывая нестройный гул голосов, кто-то за дальним столом запросил внимания. Тотчас все стали друг друга призывать к тишине, и уже вовсе не стало ничего слышно. Самозванный тамада (им оказался молодой технолог с главной сборки) взобрался на подоконник, ему подали большой бокал, он поднял его над головой — и все, как по команде, смолкли. Оглядев притихший зал, технолог вдруг смутился, понял, что забузил не подумавши, но поворачивать назад было поздно, и он крикнул: «Фашизм не пройдет!»