Зал содрогнулся от неудержимого раскатистого «ура». Все поднялись с мест.

Осоловевшие от пива и, казалось, дремавшие оркестранты спохватились и ударили в литавры. Раздирая слух безжалостной медью, гремела мелодия марша ВВС. Оркестру начали подпевать, и вот уже по залу понеслось:

— А вы что же не пели, Аркадий Дмитриевич? — у стола вертелся какой-то незнакомый. Он прищурился, улыбаясь: — Не ансамбль?

Швецов не успел ответить. Побережский схватил наглеца повыше локтя, притянул к себе, угрожающе выдохнул: «С кем говоришь, сво…» Но не досказал, удержался.

Настроение было испорчено. Аркадий Дмитриевич засобирался домой, ссылаясь на предстоящий трудный день. Побережский и слышать не хотел. Загородив ему выход, он стал зазывать молодежь.

Подошел Эвич. Его встретили шумным возгласом: «А, первая ласточка!» Он смущенно заулыбался, принял из рук Аркадия Дмитриевича бокал, чокнулся поочередно со всеми.

— Садитесь, Иван Петрович, очень рад вас видеть, — Швецов указал молодому инженеру свободное место и сам сел рядом.

Первая ласточка… Так и осталось за инженером Эвичем это имя. Он не обижается. Чего уж тут обижаться? Любя называют так товарищи. Еще с тридцать четвертого.

Тогда, в августе 1934 года, на завод неожиданно приехал Орджоникидзе. Времени у него было в обрез, всего один день, тем не менее он не ограничился беседой в управлении. Сопровождаемый уральским уполномоченным наркомтяжпрома Малышевым, Побережским, Швецовым, нарком отправился по действовавшим и строившимся блокам. Удивительное чутье безошибочно вело его на отстающие участки, и короткие разговоры с рабочими помогли дорисовать общую картину.

Ходом строительства Орджоникидзе остался недоволен, об этом он заявил прямо. Его интересовало одно: что нужно предпринять для ускорения работ?

Побережский просил нажать на подрядчиков, поторопить с поставками оборудования. Швецов попросил прислать на завод хотя бы несколько молодых, энергичных инженеров с прицелом на конструкторские должности.

Орджоникидзе обещал помочь.

Не думал Аркадий Дмитриевич, что обремененный тысячами забот нарком без замедления выполнит свое обещание. Но уже 27 августа, через шестнадцать дней, по путевке наркомата прибыл Иван Эвич, только что окончивший факультет авиадвигателей Харьковского механико-машиностроительного института.

«Первая ласточка!» — воскликнул Аркадий Дмитриевич, отдавая прибывшего новичка во власть отдела кадров. Оттуда и пошло прозвище.

Вслед за Эвичем на завод потянулись другие специалисты. Из Москвы приехал Петр Тихонов с дипломом авиационного института. Молодой, красивый, общительный. Поразили его глаза — напряженно-внимательные, какие бывают у гипнотизеров и математиков. Он и впрямь оказался превосходным аналитиком, и невозможно было представить, что кто-нибудь другой мог возглавить расчетную группу.

— Разрешите к вашему шалашу? — Тихонов в нерешительности стоял у столика, за которым уже не было места.

— Что за вопрос, Петр Антонович, конечно же, к нам! — Аркадий Дмитриевич притянул свободный стул. — Но не лучше ли нам соединить столы, как вы считаете?

Все повскакали со своих мест и стали сдвигать ближние столы, а самые практичные направились в буфет, чтобы пополнить таявшие запасы.

Вниманием завладел Побережский, умевший со смаком рассказать анекдот. Но ему не дали договорить, захлопали в ладоши: товарищи возвращались из буфета с батареей бутылок, с блюдами, полными закуски.

«Всего каких-нибудь два с половиной года с этими людьми, а они как родные, — растроганно думал Аркадий Дмитриевич. — А ведь вначале казалось, что полжизни понадобится. Верно все же говорят: как бы высока ни была гора, когда-нибудь и по ней пройдет дорога».

Почему-то пришло на память первое знакомство с заводом. Это было в самом начале 1934 года.

Завод стоял лицом к городу, глядя на него парадным фасадом. Где-то в стороне маячила высоченная труба теплоцентрали, из нее широко струился дым и казалось, что гигантский хлыст взметнулся в морозном воздухе. У входа в управление молодые работницы, укутанные в жаркие платки, разгребали снег, из-под него проступал асфальт. На буром фанерном щите висели разномастные объявления, они уже успели отсыреть, поблекнуть. И все же, несмотря на столь обыденные вещи, во всем угадывались новизна и размах.

Спутник Швецова проводил его по гулкому, как тоннель, коридору к маленькому кабинету, отпер ключом дверь и стал у порога: «Первый шаг сделайте вы — на счастье».!

Счастливым ли был тот шаг? Аркадий Дмитриевич не однажды задавал себе этот вопрос и всякий раз уходил от ответа. Он всегда остерегался людей, которым или все нравится, или все кажется плохим, или все безразлично, и сам не принадлежал к таковым.

С одной стороны, он поступил правильно, уехав из Москвы. Какой конструктор не мечтает о том, чтобы создать КБ по своему разумению от самого что ни на есть нуля? В Москве этой возможности у него не было, в Перми он получал такую возможность.

Знакомые наркоматские «зубры» с расширенными от вдохновения глазами рисовали ему сладостную перспективу. Завод-гигант! Куда бросают фонды? Туда. Где Орджоникидзе сосредоточивает лучшие кадры? Там. Отсюда эрго: будь она трижды счастлива, эта Москва, но настоящему работнику на Урале будет не хуже.

Настоящими работниками «зубры» считали в первую очередь себя, однако сами из Москвы уезжать не торопились. Но говорили они так горячо и с такою восхитительной достоверностью, что речи их приобретали силу заклинания.

И все же на деле многое выглядело не так, как думалось. Конструкторское бюро и было и не было: весь штат — семнадцать человек. Это с архивариусом и секретаршей.

Приходилось биться за каждую единицу, за каждый лишний рубль на обустройство конструкторской службы. А тот же Побережский, отлично понимая, что Швецов требует самое необходимое, всякий раз уговаривал подождать, потерпеть, не настаивать. Чаще всего, правда, он складывал оружие, обескураженный простодушным взглядом милого ему просителя.

На днях, зайдя по делу к Побережскому, Аркадий Дмитриевич услышал полушутливую воркотню: «Откуда только берутся хорошие главные конструкторы у плохих директоров?» При этом Побережский потряс свежим номером газеты «За индустриализацию» — с нее он начинал день.

В газете была большая статья Микулина, известного московского конструктора, руководителя конструкторской службы Всесоюзного института авиационного моторостроения.

— Вслух? — спросил Побережский и, видя в глазах Швецова нетерпение, принялся читать:

«Этой осенью мне довелось побывать в Перми и посетить там недавно вступивший в строй машиностроительный завод. Завод этот вырос буквально на пустыре. На его строительной площадке раньше располагался манеж Пермского конезаводства. Завод был выстроен в короткие сроки и приступил к изготовлению машин новейших конструкций.

Подъезжая к заводу, я все время раздумывал над тем, как можно в такой короткий срок целиком перенести американскую культуру на почву молодого Пермского завода, создавшего свои основные кадры рабочих целиком из молодежи!»

Побережский довольно крякнул и многозначительно посмотрел на Швецова. Аркадий Дмитриевич улыбнулся.

«Уже въезжая на территорию завода, я заметил справа и слева большие корпуса 4-этажных жилых домов, окруженных с двух сторон аллеей молодых лип и цветников. В цветниках стояли скамейки с высокими спинками, сделанными по оригинальным чертежам. Фасад завода имел строго выдержанные архитектурные формы, а перед ним расстилалась небольшая асфальтированная площадь, на которой висят знакомые нам знаки регулирования уличного движения, обозначающие место разрешенной стоянки автомобилей».

Аркадий Дмитриевич нетерпеливо повернулся в кресле. Побережский заметил это, молча пробежал глазами газетную колонку и после солидного пропуска стал читать дальше.

«Под руководством главного конструктора работают четыре отдела: технический, конструкторский, опытный и эксплуатационный. Последний включает в себя школу, где обучаются работники заказчика и будущие эксплуататоры выпускаемой машины. Конструкторским отделом организована живая связь с эксплуататорами изделий завода, и на базе накопленного опыта главным конструктором ведется модификация новых образцов и усовершенствование изделий серийного производства.

Несмотря на то, что проектирование корпуса опытного отдела и его оборудование были отнесены на строительство второй очереди, конструкторскому отделу, работающему в весьма скудном помещении, удалось за короткий срок подготовить новую модификацию машины, которая после тщательной проверки и малосерийного производства будет пущена в серию.

Главный конструктор инженер Швецов показал нам также интересные опытные исследовательские работы над новыми механизмами, которые дали очень ценные результаты».

Аркадий Дмитриевич поймал себя на том, что строки Микулина о конструкторском отделе воспринимал так, будто они касались не его самого, а кого-то другого. «А ведь кое-что все же удалось сделать», — подумал он пристрастно.

К вечеру уже весь завод знал о статье Микулина, да и сейчас к ней то и дело возвращались за столами, где сидели конструкторы.

Кто-то сказал:

— Сытый голодному мелко крошит.

Это надо было понимать так: «У Микулина не конструкторское бюро, а игрушка, а у Швецова всего-то несколько комнат».

Один сказал, другие откликнулись:

— Что и говорить, Александр Александрович мог бы не констатировать, что у нас «весьма скудное помещение». Мог бы написать, что мы задыхаемся, что нас нужно срочно расширять.