ГЛАВА 2.2

Оживает звонок, я иду и открываю. Саша, как он просил себя называть, стоит за дверью. Он, как вампир, никогда не входит без приглашения. Кроме того — самого первого раза. И я вежливо приглашаю:

— Входите, доктор.

Он понимающе улыбается и у меня появляется стойкое ощущение, что он еще и неплохой психолог. Его улыбка дает понять и мне, что слово «доктор» — это моя попытка эмоционально настроиться, защититься от неоднозначности того, что сейчас будет происходить между нами уже в третий раз.

Саша проходит на кухню, по дороге здороваясь с моим сыном:

— Привет, Володя. Ты сидишь у себя, как мы и договаривались. А я лечу твою маму.

— Ладно, — радостно соглашается Вовка и сам плотно закрывает за собой дверь в комнату. Мы с Леной уже говорили о том, что тот случай мог вызвать у него стойкую фобию — боязнь крови. И Саша сейчас подтверждает это:

— Боюсь, что в медицину твой сын уже не пойдет.

— Ничего страшного, — отвечаю я, — придумаем что-нибудь другое.

Дальше следует команда:

— Разоблачайтесь, пациент.

И я неловко стаскиваю с себя халатик, оставаясь в одних трусах, очень скромных и плотных, надо сказать. Кожа становится повсеместно шершавой, а соски превращаются в твердые камешки. Саша не смотрит на меня, он раскатывает на столе медицинскую укладку старинного вида, которую принес с собой. Я успеваю успокоить дыхание и расслабить мышцы. Сажусь и покорно предоставляю свое тело для перевязки. Глаза лучше не закрывать — будет только хуже. Потому что тогда ощущения обостряются и… в общем, уже проверено, что лучше этого не делать.

Но и смотреть лучше не на него, а в окно… мужик штучный, хотя и не красавец в полном смысле этого слова. Сам тяжеловат, нос крупноват, челюсть жесткая какая-то, стрижен слишком коротко, почти «под ноль», залысины намечаются. Но это вместе со всем остальным настолько в какой-то гармонии, в соответствии, что ли? Так что эти будто бы и недостатки превращаются в неоспоримые достоинства. В общем, все в его внешности на высоте или просто он в моем вкусе. И что хуже всего — он отлично это понимает. И ведет себя соответственно — уверенно и напористо, что для него, скорее всего, просто привычка. Для меня — нет, и я предупреждаю, как он и просил меня делать:

— Будешь лапать — дам по морде.

— Да помню я. Нужна ты мне… — фыркает он.

— Хорошо, — успокаиваюсь я. Вернее, пытаюсь успокоиться, потому что он, наконец, поворачивается и подходит ко мне. Начинает с рук и его профессиональные прикосновения… они сейчас для меня, как самая нежная ласка, как прелюдия к чему-то большему или намек на то, что могло бы… Слишком плавны и осторожны его движения, слишком старательно он сдерживает дыхание… В конце концов, на закуску, так сказать, дело доходит до молочной железы, как он ее называет — до того самого прокола. Он немного вспух, а кожа вокруг покраснела. И Саша недовольно хмурится, сняв сеточный пластырь с зеленой марлечкой на нем. Осторожно проводит пальцем возле ранки, а значит — по ареолу соска, несколько раз слегка нажимая, и я злобно шиплю.

— Я пальпирую около раневую поверхность, пациент, — хмыкает он, сохраняя на лице совершенно равнодушное выражение. Совсем не такое, как в тот первый раз.