— Что такое? — спрашивает он.

— Ничего.

— Нет, ты чем-то разочарована.

Пожимаю плечами и проглатываю только что откушенный кусок.

— Просто… какая-то очень короткая открытка. — Снисходительно смотрю на него. — Кроме того, тебе больше не нужно извиняться.

Думаю, настало время ему узнать меня получше. Раз уж я собралась с мыслями, оглядываться не буду.

— Это действительно то, что ты хотел мне сказать?

— Нет, — отвечает Беннетт, — я точно знаю, что хотел сказать, и для этого мне не нужна открытка.

— Ладно, тогда я слушаю.

— Хорошо, значит, так… — тут он делает глубокий вдох, словно готовится к чему-то очень серьезному.

— Я…Ты…Ты просто невероятна, Анна. Я обожаю твою страсть к путешествиям, хотя надо признаться, не совсем ее понимаю. Когда я смотрю на твою «обычную» жизнь, которую ты так жаждешь оставить, то не вижу ничего скучного или предсказуемого – я вижу друзей, которые любят тебя, и семью, которая готова на все ради твоего счастья. Я вижу надежность, которой у меня никогда не было, но которую мне всегда хотелось иметь. Возможно, я показал тебе мир, который знаю лучше всего, но ты и твоя семья открыли для меня мир, которого нет на карте.

— И когда я здесь, то мы оба получаем то, чего всегда хотели – ты получаешь свое дерзкое приключение, а я – такое желанное «ничто». Но самое важное, что мы есть друг у друга.

— Тогда вот тебе еще одна открытка. Напиши все это в ней. — Придвигаю ему еще одну и улыбаюсь, но шучу я сейчас только наполовину.

Беннетт продолжает, словно я его и не прерывала.

— Не думаю, что смогу когда-нибудь вернуться к прежней жизни. Без тебя.

Лицо мое бледнеет, я внимательно смотрю на него.

— Что ты сейчас сказал?

— Я говорю…Что я по уши влюбился в тебя. И гадаю…что если у меня получится не уходить, совсем?

То слово, которое еще недавно я сомневалась даже писать в открытке, теперь произносит он, и хотя я была рада увидеть его на открытке, но, кажется, еще совершенно не готова услышать его вслух. Он любит меня. Он хочет остаться со мной. Все еще не могу осознать эту мысль, но чувствую, как внутри загорается лучик надежды. Тут ловлю себя на мысли, что все еще, не отрываясь, смотрю на него.

— Тебя это устроит?

— Что именно?

Он улыбается.

— Ну…все, наверное.

— Да. — Просто сижу и киваю, не знаю, что ответить ему, но точно знаю, чего хочу. Поэтому вместо того, чтобы сказать ему, что я чувствую, выбираю более легкий путь.

— Как долго ты останешься?

— После окончания школы?

Я снова вспоминаю слова, которые он произнес в книжном магазине, когда впервые поцеловал меня – я никогда не остаюсь – думаю, он заметил сомнение в моем взгляде.

— Мне казалось, ты этого не можешь.

Беннетт пожимает плечами.

— И я думал, что не могу, но… я здесь уже довольно долго.

— А как же Брук?

— Когда она вернется домой, у меня уже не будет причин оставаться там, я просто скажу всем, что я нужен Мэгги, и хочу остаться тут с ней. Расскажу им о тебе…

— Да ладно. Ты серьезно думаешь, что они смирятся с этим? Не будут в ярости?

Он отрицательно качает головой, но вслух говорит:

— Абсолютно. – И на его лице появляется широкая улыбка.

Чувствую, как горит мое лицо, а его слова так и вертятся у меня в голове: «Я по уши влюбился в тебя. Если у меня получится не уходить, совсем». Он хочет остаться со мной!

— Ну, тогда тебе предстоит пережить множество ужинов по вторникам, — произношу я. — Думаешь, вынесешь такое?

— А еще предстоит множество путешествий, — отвечает он. — Ты сможешь это вынести?

Беннетт перегибается через стол, отодвигает капучино и обхватывает мое лицо ладонями. Страстно целует меня – это его обещание нашего будущего, но даже в это время я чувствую, как натянуты мои нервы, потому что мы все еще здесь, в настоящем.

Остаток дня мы проводим в Чинкве-Терре.

И всю ночь тоже.

Втыкаю кнопку в маленький городок Вернацца и отхожу назад, эта новая отметка на карте словно мостик между Юго-Восточной Азией и штатом Иллинойс.

Благодаря невероятному дару Беннетта, я вернулась домой так, что родители даже и не заметили моего отсутствия всю ночь, не знаю, что произошло бы, но есть нехорошее предчувствие, если бы я не вернулась в школу. Или не появилась бы в книжном магазине. Или не пришла домой на ужин. То застала бы в итоге своих родителей, измотанных от беспокойства. Они уже позвонили бы в полицию. Соседи ходили бы по улицам с фонарями. Все телефонные столбы были бы обклеены моими портретами. А так даже спустя двадцать два часа Беннетт вернул нас на то же самое место у его шкафчика – место, где мы ненадолго прервали нашу ссору, взялись за руки, закрыли глаза и покинули школьный коридор на целый день – прошло меньше минуты, и никто не забеспокоился, не потерял меня.

И хотя я знала, что этот день мог бы оказаться ужасным для моих родных, никакой вины за собой не чувствую. За эти двадцать два часа мы с Беннеттом пешком поднялись по горной тропе, проходящей от Вернаццы до Монтероссо – самой крутой тропинке, соединяющей пять деревень. Она пролегала через оливковые сады и виноградники, мы пробирались по узким тропкам и в итоге вышли на площадку с изумительным видом на обе деревни и Средиземное море.

Вторую половину дня мы провели в Монтероссо, а когда устали от туристов и захотели вернуться в спокойную Вернаццу, то наняли небольшую лодку. Лодка скользила по голубой воде, иногда подпрыгивая и балансируя на волнах, а я лежала на груди у Беннетта и улыбалась, глядя в облака. Перед самым прибытием в гавань, он обвил меня руками, наклонился ближе и прошептал на ухо:

— Останься со мной на ночь.

Даже вспоминая об этом сейчас, я ни на секунду не жалею о своем ответе. Тогда я определенно не думала ни о нервных звонках и расклеенных плакатах, ни о полиции и соседях, хотя, наверное, стоило бы. Я просто эгоистично осталась, в объятиях Беннетта, наблюдая за восходом солнца над Тосканой из окна крошечного пансиона на склоне холма.

Пронзительные звуки наполняют мою комнату, даже не успеваю подумать, что делать дальше, а рука уже машинально ударяет по будильнику, стоящему на прикроватной тумбочке – нужно выиграть еще десять минут. Потом все же встаю, пока чувство вины не прокралось под мое мягкое одеяло и не свернулось рядом калачиком, опускаю обе ноги на пол и наощупь, сквозь темноту, бреду к шкафу.

Уже через десять минут, с музыкой в ушах, делаю привычные повороты, пробегаю мимо мужчины с седым конским хвостом и достигаю пружинистой поверхности трека. Бегу, погруженная в свои мысли, и даже начинаю напевать, как замечаю какое-то движение на трибуне. Присматриваюсь и замечаю Беннетта, сидящего на металлической скамейке, как и тогда, когда я увидела его в первый раз, на нем та же парка, та же нерешительная улыбка на лице, но в этот раз я не колеблюсь. Сворачиваю с дорожки, пересекаю центр поля, покрытый травой, весело машу ему. Взбегаю по бетонным ступенькам, перепрыгивая через одну.

— Ты преследуешь меня, — произношу я, тяжело дыша, когда оказываюсь в пределах его слышимости, — я так и знала.

Он встает, оглядывает трек и быстро идет мне на встречу.

— Привет. Я бы тебя поцеловала, но я вся потная. — Встаю рядом с ним и начинаю утирать лоб краем футболки. — Что ты здесь делаешь? И почему ты в куртке? Сейчас уже, наверное, градусов восемнадцать.

— Боже мой. Ты знаешь меня. Анна, ты знаешь меня?

— Ну да. Ммм..а что, не должна?

Тут он сжимает губы и сдавливает пальцами виски, начинаю понимать, что что-то здесь не так.

— Я пытался вернуться назад. — Голос его звучит резко, глаза широко раскрыты, в них застыла паника. — Но я не смог. Какой сейчас день?

— Вторник. Май… — на мгновение задумываюсь, — шестнадцатое, кажется.