И не было уже Хэя добросердного, который бы мог прийти и снова смущенно улыбнуться ему. Он бы точно улыбнулся — Ен Ниан в этом был уверен! Если бы еще жил.

Но страшнее были картины и обрывки голосов чужих, поселившихся в его голове со дня проклятья. Он как-то шел мимо дома друга бывшего, точнее, всегдашнего своего врага, мерзкого и коварного, цветы жены которого разрубил. Да, на ворота мрачно его покосившись, мрачно пожелал предателю сдохнуть.

— Он умрет недели через три, — шепнул ему голос шипящий старческий в ухо.

В ужасе обернулся Ен Ниан, но за собою никого не углядел. И люди стояли далеко, пятились напуганного, от него, проклятого драконом. Хотя и сыном всего лишь господина реки и дождя, младшим из сыновей.

И умер недели через три тот мерзкий молодой господин, с лошади на охоте упав, шею себе свернул, кровью захлебнулся гнусной своей. Ен Ниан, услышав, обрадовался поначалу, но голос старческий припомнив, вдруг помрачнел.

А голос шептал, шептал…

Что спит служанка старая и с охранником молодым. Что обманывает отца его чиновник главный столицы. Что утопнет скоро девушка, цветы продававшая, узнав, что ждет дитя от… да мысли эти странные ему к чему?..

Но голос шептал, шептал…

Да снились ночью страшные сны.

Да отец с приятелем своим поссорился вдруг, хотя ничего никому подробно о том не рассказывал.

Да люди шептались в один день, что молодая девка, продававшая на главном рынке цветы, вдруг пошла и утопилась, отправилась самовольно в царство бога реки. Да разве он примет ее, нищую и своевольную?.. Но дракон так и не появился в ближайшие дни. Может, и принял, болезную. У нее из семьи никого не осталось.

И вдруг понял Ен Ниан, что стоит ему подумать, что кто-то умрет — и картины видит о смерти. И люди мрут те в ближайшие дни. Хотя и не все. Но кто умер — умерли так, как в его виденьях. А подумает, с кем же дружны те и те — и картины видит он. Хотя тут уж и не так просто проверить. О связях некоторых люди не говорят. Особенно, кто кого предал и кто кому за что обязан.

И невольно женщин увидел отца, в объятьях того. Увидел двух мальчишек — сыновей своих — что спрятали матери в каких-то деревнях. И понял в ужасе, что матери их, разные женщины, охотнее выбрали детям жизнь в нищете, чем попытку попытаться признаться и попросить пустить хотя бы их детей в дом старшего сына Хон Гуна! Ужели он таким жутким был в их глазах?! Ужели… ужели, когда ласкал он их, охмелевший, а они — его в ответ ласкали, когда слова говорили, как любят его они, какой красивый он, как им восхищены… ужели все врали? Ужели… врали все они?..

Еще узнал, что дочь его другую мать — новенькая в борделе и первою доставшаяся ему — самолично удушила. Лишь бы не иметь с ним дела. Он видел — четко видел жуткую картину, как молодая женщина, рыдая говорила подруге, жившей в покоях напротив ее, когда та упрекала ее за жестокость к невинному дитя:

— Да уберегут же боги тебя саму от того, чтобы войти в дом этого господина! И от детей от него пусть уберегут! — отчаянно сжала рукав подруги оторопевшей, — Да разве может мать разумная пожелать своему дитя, чтобы он рос возле такого отца?! Все в городе только и твердят, что он — непочтительный сын. Что хуже него к отцу и братьям, и сестрам своим в этом городе не относился никто!

Да на пол опустилась, обессилевшая:

— А слышала ты про сестру его, Кэ У? — спросила она тихо и отчаянно, — Бедняжку оклеветали! А он не защитил ее! Не пытался даже! Да может… — плакать перестала от ужаса догадки внезапной посетившей ее, — А может… он все подстроил сам?.. А когда она, от побоев ослабевшая, упала, пошатнувшись, да головою упала об угол стола… все разбежались слуги в ужасе! А он слышал. Он слышал, что она лежит, захлебываясь в своей крови! Он тогда в поместье их был. Но он даже к ней не подошел. К старшей своей сестре! Он и потом не осведомился, как она, выживет ли?..

— Я слышала… — грустно присела рядом подруга, да обняв наконец за плечо, — Что тогда сам Хон Гун бросил дела все, отпросился, сам вбежал в дом тот проклятый! Поднял ее, побелевший, на руках своих в покои свои отнес.

— Страшный тогда, говорят, тянулся за ним кровавый след!

— Он сам в крови был, так, что когда потом за лекарем бросился, мать почтенного Хэя покойного, за покупками отходившая, увидев вернувшегося супруга в крови, подумала, что убивал его кто.

— А еще она вскоре детей потеряла, не донесла!

Отчаянно замотал головой несчастный Ен Ниан, но голоса те жуткие из головы не ушли, звучали. А глаза его видели — прямо среди покоев своих — как ведут разговор тот жуткий две подруги. О дне том жутком, когда он не защитил свою сестру. Старшую свою сестру, о брат непочтительный! А она потом, когда он стал проклятым, еще и таскала ему еду. Даже если и слышала, что в тот жуткий день он в поместье был. Но спасать ее прибежал отец, а не он.

— Вот скажи, — сжала мать-убийца руки притихшей своей подруги, — Как я могла доверить свою дочь такому отцу? Как я могла пустить ее на свет, чтобы слава отца шлейфом тянулась за каждым ее шагом, за каждою ее одеждою? Шлейф дурной славы с одежд не оборвешь!

И помолчали они несчастно, почти еще девчонки. Раздавленные жизнью. Нищие.

— А говорят, что тот добрый раб молодой из поместья его — старший сын господина Хон Гуна! — добавила наконец одна.

— Но разве Ен Ниан хоть раз бывал добр к нему? — вздохнула несчастная, отчаянно на руки свои смотря. Крови не было на них. Но и ей от боли и от крови ее дитя, так рано ушедшего, тоже вовек не отмыться.

Они говорили еще. Силою проклятья видные в его покоях, глазам его представшие, находившегося далеко от них.

И это было не самое жуткое из всех видений. Но одно из самых мучительных из тех, в которых какое-то отношение люди имели к нему.

Он был ужасным.

Самым ужасным в столице.

Может, и в своей стране.

И люди говорили о том.

Люди судачили о том.

Много.

За его спиной.

А он не знал.

Он не думал, что они говорят о нем так много. Что знают его все они. С ужасной его стороны. А другой стороны он за жизнь свою не заимел.

Жуткий Ен Ниан. Непочтительный сын. Непочтительный брат. Брат, упрекавший вечно несчастную свою сестру, да смеявшийся над ней.

Кажется, слава его самого Ен Ниана переживет? И жизнь его будет вечною. Как худшего из сыновей Поднебесной.

И даже мать ребенка его дочь свою ее отцу отдать не захотела! Дочь побоялась доверить ее отцу! Да что он за мужчина такой-то?!

Был ужасно раздавлен Ен Ниан. Не ел и не спал.

И даже выгнал, ругаясь, добрую Кэ У, принесшую ему сладостей и снадобье из корня женьшеня, чтоб сил восстановил. Уж лучше б яд был в ее руках! А забота ее хуже самой жесткой плетки по лицу ударила его. Но она снова не сказала ничего ему в ответ. Снова тихо и с достоинством удалилась. Безобразная сестра его. Только лишь девка несчастная с изуродованным лицом, смотревшая теперь только на половину мира. Но он тоже видел пол мира всего лишь. С самого своего детства. Он видел себя лишь, но не видел других. У нее было страшное лицо, а у него — сердце уродливое. И, хотя долго молчали люди, ценившие только внешнюю красоту, да красоту большого кошелька, однако и они со временем все заметили, что не было гнилее и зловоннее сердца, чем у него.

Отец его, правда, вскоре уж начал снова на люди выходить. Уже привык, что косо на него глядят. Уже жалел и проклинал себя, что не признал сына старшего, не назвал его старшим. А за среднего сына его, старшим названного — он, похоже, сам первым нарушил порядок вещей и главенства — его имя не упомянул и не осудил в Сяньяне разве что немой.

А еще в ужасе сжималось сердце у молодого наследника, когда вспоминал он первое свое видение: в котором домой возвратился Гу Анг и отец счастливо бросился на встречу ему, сам обнял молодого раба! Неужели, и оно?.. Неужели, и кошмар этот самый страшный из всех его сбудется?.. Что даже сын рабыни и взращенный рабом, ни книг ни одной ни читавший, ни иероглифа ни написавший ни одного… отец его лучше сочтет, чем самого Ен Ниана?.. Его?.. Сына рабыни?!

Но время шло. И кошмары не проходили. А страшный голос старческий шептал и шептал ему множество вещей… и вещи те местами сбывались, сбывались, заставляя сжиматься болезненно напугано сердце.

Он дракона того искал. Но никто не пришел на мольбы его на том берегу. Ходили мимо люди, в сторонке, косились опасливо. Или, разворачиваясь, убегали от проклятого. Сразу. Не прятали страха своего. Ненависти своей не прятали.

Три дня на коленях простоял перед рекою и обиженным сыном хозяина реки молодой аристократ. Так никто и не пришел. Ноги затекли. Дурнело. Он все еще стоял.

— Не надо, — услышал тихое на рассвете четвертого дня, — Пойдем.

Задрожав, поднял голову.

Она стояла над ним и потому, что сейчас стояла она сверху, он видел лицо под прядкой волос и под краем шали скрытое. Страшный безобразный шрам на месте глаза прекрасной когда-то сестры. Нет, все еще прекрасной.

Сомкнулись робко пальцы на ее запястье, она дернулась, но не отступила.

— Уходи! — вдруг сказал мужчина, — Не хватало еще, чтоб и ты…

— Вы — брат мой, — сказала грустно она, — Даже если вы никогда не признаете меня сестрой, я от семьи своей не отрекусь.

Она была прекрасна в тот миг! Божественно прекрасна! Даже если глаз твердо смотрел на него всего один. Даже если морщинки были у губ, плотно сжавшихся. Не одну ночь она провела в слезах. И, в том числе, из-за него.

— Я боюсь, что дракон больше не придет, — сказала она, тихо опускаясь подле него, на колени, — Боюсь, что вы ходить больше не сможете, — всхлипнула, — А отец?.. Вы подумали разве о нашем отце? Если умрет и последний из его сыновей… как жить ему?

— Хотел бы я, что бы я сдох, — криво усмехнулся Ен Ниан, — Но дракон сказал, что я никогда не умру.

Она напряглась, в ужасе посмотрела на него взглядом единственным, но руки его не выпустила.

Он отчаянно сказал:

— А еще я теперь вижу. Я все вижу. Все тайны скрытые.