Свекор Элизабет тщательно, вплоть до мельчайших деталей, сам спланировал строительство этой прекрасной усадьбы и заплатил за нее целое состояние. Как он сам признавался, ему хотелось создать нечто такое, чего хватило бы на несколько поколений. Для него был немаловажен и такой аспект, как авторитет семьи, которого она заслуживает, поэтому шикарный дом должен был соответствовать тому положению, которое занимали Данморы в обществе. Тем более удивляло Элизабет то, что сам он редко находился в доме, явно предпочитая бо́льшую часть времени проводить на плантации Рейнбоу-Фоллз. Нельзя сказать, что его отсутствие было неприятно для нее или еще кого-то в этом доме. Слуги дрожали, боясь его гнева, и то же самое относилось к Роберту, который чаще всего старался куда-нибудь спрятаться, как только отец возвращался домой.

Даже Марта сразу же удалялась в свою комнату, сославшись на мигрень, едва обнаруживала присутствие супруга. Что до Элизабет, то она, как и Фелисити, всегда находила отговорку, если нужно было избежать его общества.

Элизабет доставляло почти физическое неудобство, когда Данмор-старший, поглощенный своими раздумьями, молча сидел, уставившись перед собой, чтобы затем неожиданно обратиться к ней с каким-то абсолютно необязательным вопросом, вроде того, как идут дела у ребенка или довольна ли она всем.

Бывало и такое, что он резко вскакивал и по ничтожному поводу начинал громко и злобно орать на всех. Иногда он хватал плетку, чтобы наказать кого-то из слуг прямо на глазах у всей семьи, и при этом достаточной причиной было то, чтобы хлеб оказался слишком твердым или несчастная служанка уронила пару капель вина на стол. Тогда все сидели с опущенными головами, уставившись в стол, и молчали, хотя Элизабет было очень трудно сохранять сдержанность перед лицом такой жестокости. Она знала, что у Данмора было право избивать слуг, работавших по контракту, — они считались его крепостными, пока действовал трудовой контракт, — не говоря уже о рабах, которые были его собственностью и с которыми он мог поступать, как ему заблагорассудится. Но Элизабет ненавидела жестокосердие, она с трудом переносила сцены, когда была вынуждена наблюдать, как унижают подневольных людей. Ее отталкивало то, что он всегда носил на поясе плетку, чтобы при любом удобном случае она была у него под рукой.

Вся семья вздыхала с облегчением, когда он снова уезжал верхом в поместье Рейнбоу-Фоллз. Роберт же, в свою очередь, будучи в вынужденном порядке проводить часть недели на плантации, потому что он должен был когда-нибудь унаследовать ее, радовался каждый раз, когда ему разрешали возвратиться назад, в Данмор-Холл.

Элизабет уже как-то свыклась с Робертом, насколько это могло быть возможно для них обоих. Собственно, они просто оставляли друг друга в покое, во всяком случае, на большую часть времени. Если он слишком увлекался развратом, то по этому поводу время от времени бывали ссоры. Элизабет боялась того дня, когда Джонатан станет достаточно взрослым, чтобы понять, что вытворяет его отец. Она уже сейчас беспокоилась о том, что его детская душа может от этого пострадать.

Если же она пыталась жаловаться Роберту на его поведение, то он упрекал ее в том, что всему виной лишь ее холодность по отношению к нему. Он не уставал повторять, что вынужден получать от других женщин то, в чем отказывает ему собственная жена. Причем все это высказывалось на полном серьезе. Выражение его лица и тон ясно показывали, насколько остро он чувствует ее пренебрежение к себе и как ему трудно согласиться с тем, что у него нет права на супружескую неверность, если его жена совершенно равнодушна к нему. Он даже осмелился дойти до заявления, что любит ее и не может понять, почему она не отвечает на его чувства. Вследствие этого их отношения были весьма хрупкими и неустойчивыми, однако каким-то непостижимым образом им все-таки удавалось сохранять своего рода перемирие. Малыша Роберт действительно любил и с удовольствием занимался им, если время от времени ему удавалось сосредоточиться на роли отца, что, как правило, длилось не особенно долго, на что Элизабет, однако, не жаловалась. У Джонатана совершенно определенно не чувствовалось недостатка в обществе. Кто-то постоянно находился рядом, с ним играли, его всячески ублажали, и прежде всего это были Марта и Фелисити, которые соперничали друг с другом в умении избаловать ребенка. Если же их не было, то под рукой всегда оказывалась Деирдре, которая с обязательным постоянством появлялась на месте, если кому-то нужно было позаботиться о малыше. Кроме того, время от времени в доме появлялась бывшая кормилица Джонатана Миранда, искренне привязанная к мальчику.

Элизабет повернулась к девушке. Деирдре перед последним поворотом сократила дистанцию, вцепившись в поводья своего старого мерина. В седле она держалась не очень хорошо и все время боялась упасть с коня.

— Ваша одежда, миледи, — несмело произнесла она.

Элизабет оглядела себя и увидела неприятный сюрприз. Ее рубашка широко распахнулась, да так, что значительно открыла ее грудь, на что не решилась бы даже самая легкомысленная девица с Барбадоса, не говоря уже о том, чтобы при этом скакать верхом в мужском седле. Остановив лошадь в тени тамариндового дерева, она поспешно поправила свою одежду, потуже зашнуровала корсет и завязала волосы в узел.

— Так сойдет? — спросила Элизабет.

Деирдре кивнула. Сама она уже на опушке леса привела в порядок одежду — застегнула до самой шеи бесформенную, похожую на халат рубашку, опустила, как и полагалось, до щиколоток юбки и заплела волосы в аккуратную косу. Кроме того, на голове у нее снова красовалась грубая соломенная шляпа с широкими полями, под которыми почти полностью скрывалось ее узкое молодое лицо. Лишь на пляже и в джунглях кажущееся бесцветным и незаметным создание вдруг преображалось в симпатичную молодую фею с большими глазами, грациозным телом и длинными волнистыми волосами. Просто чудо, что Роберт до сих пор не обратил на нее внимания. Однако Элизабет тут же мысленно поправила себя. Конечно, Деирдре, несомненно, бросилась ему в глаза. Не может быть такого, чтобы он не заметил, какая она очаровательная девушка! По всей видимости, он просто еще не нашел удобного случая, чтобы заняться девушкой вплотную. Однако Элизабет и за это не могла поручиться.

На площадке перед Данмор-Холлом они спрыгнули с лошадей и передали их конюху. Везде мельтешили слуги, которые таскали между кухней и главным домом бочки, мешки, кружки, миски и тазы. Эта кутерьма продолжалась уже несколько дней. Состав обычных слуг, чтобы справиться с подготовкой к празднику, был увеличен за счет нескольких рабочих и рабов с плантации Рейнбоу-Фоллз.

За последние недели ее свекровь не говорила ни о чем другом, кроме как о блюдах праздничного стола. Элизабет за короткое время выучила все меню наизусть. На стол должны были подаваться говядина, мясо козленка, овечьи окорока, поросенок на вертеле, спина дикой свиньи, жареные куры, гуси и утки, а кроме того, рыба, устрицы и крабы во всех вариантах, не говоря уже о всевозможных овощах и фруктах, которые в жареном, пареном, сыром, взбитом, толченом или глазированном виде должны были служить в качестве гарнира. А во время еды и после нее будут галлонами подаваться алкогольные напитки, что, без сомнения, подвигнет целый ряд гостей к тому, чтобы напиться до беспамятства и к более позднему часу валяться под столами. И при всем этом действе должны были играть музыканты, причем самые лучшие, которых Гарольду только удалось найти на острове.

Марта Данмор стояла перед кухней, под черной от копоти дверной балкой, и с чрезвычайно сосредоточенным видом наблюдала за всем, что там творилось. Она взмокла от пота, ее волосы, в которых уже серебрилась седина, были влажными и прядями свисали на лицо, а на щеках виднелись многочисленные красные пятна. Ее голубые, похожие на фарфоровые глаза были наполнены слезами. Увидев Элизабет, она тут же поспешила к ней.

— Пропала филейная часть туши быка, — сказала она, скрестив руки под своей пышной грудью. — Что мне теперь делать?