Помолчав немного, она пояснила:

— За нарушение воинской дисциплины вас хотели отчислить в пехоту, а я поручилась за вас… Старшина Лагутин взял себе остальных. Надеюсь, мы с Лагутиным не ошиблись…

Потом Нина Соколова рассказала о себе. Родилась она в 1923 году; сибирячка; семи лет пошла в школу, в семнадцать окончила десятилетку; к тому же времени кончила летную школу аэроклуба и стала инструктором. За вторую половину 1940 года и первую половину 1941 года выпустила две группы курсантов. Началась война, и она добровольно пошла в ряды Красной Армии и на днях получила назначение в эту школу… В комсомоле с 1939 года.

— Станете летчиками, пойдете на фронт, может, и меня вспомните добрым словом. А теперь расскажите коротко каждый о себе. Так как вас много, а я одна, то на всякий случай я запишу… — и она достала из кармана френча записную книжку и карандаш.

Понемногу курсанты оправились от смущения. Вчерашняя белобрысая девчонка в белом платье отодвинулась куда-то в сторону, и ее место прочно заняла другая — девушка в военном костюме со знаками различия старшего сержанта. Перед той курсанты чувствовали себя независимыми, нахальными парнями, перед этой — робкими, неопытными мальчишками. Но лицо этой все время напоминало ту, вчерашнюю. И когда каждый рассказал свою биографию, Сережка не выдержал:

— Простите за нескромность… — он замялся, но, овладев собой, продолжал: — Мы вчера еще заметили — зуба у вас нет и, над этим местом на губе шрам… Это что, на работе лишились?

Нина не уклонилась от ответа.

— Да, это был такой печальный случай. Это еще когда я училась летать. Есть тут старший сержант Дремов (потом вы его узнаете), он был первым моим инструктором… Полетели мы с ним однажды по маршруту, вдруг забарахлил и заглох мотор. Кругом каменистые сопки, крутые, поросшие лесом склоны гор. Верная смерть. Но Дремов не растерялся. Он выключил зажигание, перекрыл бензин и стал планировать. Высота была небольшая, и он так ловко ухитрился посадить самолет, что я, как говорится, отделалась легким испугом да одним зубом…

— А зачем выключать зажигание и перекрывать бензин? — спросил Зубров. — Ведь мотор все равно не работает?

— А чтобы пожара не было. Винт ведь все равно крутится от встречного потока воздуха, магнето, соединенное через привод с каленвалом, продолжает искрить; при вынужденной посадке бензопроводка могла порваться, бензин брызнул бы на искру — вот и пожар, взрыв. Из кабины выскочить не успеешь! А в нашем случае наверняка была бы такая неприятность. Ну, что задумались? Страшный случай вам рассказала? Не бойтесь! Исправность самолета зависит от человека. Будете все своевременно проверять и грамотно эксплуатировать свою машину, любить ее, ухаживать за ней, ничего страшного никогда не случится. Всю жизнь будете летчиками и умрете от старости на печке у внуков.

Все засмеялись. Старость с внуками и печкой представлялась бесконечно далекой, скучной и невозможной.

Ранним утром на окраине колхоза «Кызыл-Аскер», взвизгнув тормозами, остановилась автомашина. Из кузова выпорхнула юная узбечка. Ей подали небольшой саквояж, и она, подойдя к кабине, стала благодарить водителя. Тот обнажил в улыбке ряд белых зубов, сказал:

— На здоровье, дорогая! Ты первая из всех бабочек, какие садятся на мой кузов, поблагодарила меня. Беги быстрее к своему деду, заждался небось.

Машина, взревев, запылила вниз по дороге, а девушка с саквояжем пошла по тропинке вверх — к усадьбе Ляйляк-бая.

В костюме незнакомки была смесь Европы и Азии. Поверх шелкового платья, сшитого по московским модам, расшитый парчой восточный жилет из бордового бархата. Черные, как крыло ворона, волосы заплетены в две тяжелые, тугие косы, спускавшиеся ниже пояса. Косы, видимо, были так тяжелы, что оттягивали голову назад, и это придавало гордость осанке. На голове расшитая парчой тюбетейка. Девушка была совсем юной, на вид ей не больше шестнадцати лет.

После «того как она поблагодарила шофера и простилась с ним, выражение веселости исчезло с ее лица, сменившись озабоченностью и грустью. Джамиле Султанова (так звали девушку) вчера проводила на фронт своего отца Джафара. У Джамиле не было матери, не было ни сестер, ни братьев. Отец был самым близким человеком. И вот он уехал на фронт… Многочисленная родня, жившая в доме деда Ляйляк-бая, была непонятна девушке, жила какими-то своими интересами. Дедушка, отец матери Джамиле, религиозный, умный, молчаливый и деспотичный старик, не терпевший в семье ничьих возражений, внушал страх. О его прошлом поговаривали нехорошо.

Джафар Султанов, отец Джамиле, в гражданскую войну был комиссаром при отдельной кавалерийской группе. Однажды он попал в плен. Его ждали пытки и истязания, но нашлась девушка, которая помогла ему бежать. Девушка эта неизвестно почему пользовалась большим доверием у басмачей. Спасая Джафара, она и сама бежала вместе с ним. Вскоре они поженились. Молодая жена первое время часто писала своему отцу. Джафар, видя в ней свою спасительницу, вполне доверял ей и не интересовался ее перепиской. Но то, что его жена, узбечка, была грамотной (для тех лет это было большой редкостью) подсказывало Джафару, что она не из простой семьи. Он все собирался расспросить ее о прошлом, да не решался.

Как-то ночью она исчезла. Джафара охватила тревога, он не знал, что предпринять. Но на другую ночь жена вернулась и не одна. С ней пришел пожилой мужчина.

— Мой отец, Ляйляк-бай, — сказала жена.

Джафар знал это имя. Это был враг. Но это было давно. Он пришел в его дом, он гость и отец его жены. Как быть?

— Джафар, — начал Ляйляк-бай, — меня всю жизнь учили искать справедливость. Теперь я вижу, что большинство людей с вами. С вами народ. Значит, правда на вашей стороне. Понимать вашу правду мне уже поздно, я старик, и старые раны не дают мне покоя. Помоги мне, Джафар, я хочу жить мирно, спокойно. Я хочу, чтобы люди забыли мое прошлое. Но помни: Ляйляк-бай горд. Я прошу в первый и в последний раз.

И Джафар помог. Ляйляк-бай поселился далеко от тех мест, где его знали прежде.

Прошли годы. Ничего компрометирующего за ним не замечалось, и надзор был снят. Жена Джафара подарила ему дочь и вскоре умерла от тяжелой болезни. Джафар после ее смерти не женился и всю свою любовь сосредоточил на дочери. Смелый, волевой, ловкий и сильный, он к тому же все время не только работал, но и учился и служил хорошим примером для своей дочери. Джамиле была вся в отца: подвижная, отчаянная, как мальчишка. Изредка она вместе с отцом бывала в усадьбе Ляйляк-бая. Мрачный старик видел в ней отпрыск своей любимой дочери и боготворил ее. И если в доме ни одна женщина не вмешивалась в мужские дела и не переступала порога той половины, где сидели мужчины, то Джамиле позволялось все.

Сейчас Джамиле шла попрощаться с Ляйляк-баем, чтобы поехать к отцу, ставшему командиром одной из частей действующей армии. Втайне Джамиле надеялась принять непосредственное участие в боевых действиях.

Нельзя сказать, чтобы она любила своего деда. Он казался ей странным, непонятным и таинственным. Но она уважала его.

Во дворе усадьбы Джамиле встретила тетка — старшая дочь Ляйляк-бая. Она обняла девушку за плечи и заговорила ласково:

— С какой радостью я смотрю всегда на тебя, бутончик ты мой! Была бы жива сестра, как бы она любовалась и гордилась тобой! Твоя мама была лучше всех нас, ее сестер… Мы все — тихие, покорные, а она самому Ибрагим-беку дала пощечину. Из-за этого и твой дед… Впрочем, я болтаю и сама не понимаю что. Пойдем поскорее в дом.

— Как здоровье дедушки?

С ума сошел твой дед — на старости лет ускакал с молодыми джигитами смотреть Темир-Тепе. Как это говорится?.. На экскурсию.

— И давно?

— Да с час назад. Говорили, будто из города кто-то там будет, начальник какой-то… Толком-то я не поняла, знаешь, какие порядки в нашем доме…

— Очень мило со стороны дедушки, — обиженным голосом пропела Джамиле. — Пригласил внучку в гости, а сам уехал. И сколько раз просила я его показать мне эти развалины, так и не собрался, а для чужих — пожалуйста!