— Не в этом дело. Поторопились вы, посеяли в грязь. Для сводки! Вот и…

Сергей Макарович, не слушая собеседника, пошагал к своему коню.

— А я, понимаешь, кручусь, как заведённый волчок! Двадцать часов в сутки — на ногах! Э-э, да что говорить!.. — Махнул рукой. — Сейчас поеду на сенокос. Горячая пора! Ой, горячая! Надо сено метать в стога…

Отвязав коня от тополя, он запрыгнул в ходок и помчался домой. Посматривая на хлеба луговатцев, сетовал: «Отстал я от них. Совсем отстал. Как ни прикидывай, а Пашка Шаров на трудодень выдаст больше…»

— А всё из-за небесной канцелярии!.. Чтоб ей провалиться! — кричал на всё поле и тыкал кнутовищем вверх, — Ведь правда, что все тучи туда сваливались? Правда?..

Поля молчали.

Забалуев хлестнул коня вдоль спины:

— Ну, ты, холера!.. Веселей-то не можешь, что ли? Шкуру спущу!..

«Забыть… Забыть навсегда…» — всё настойчивее и настойчивее повторял Вася. И злился на себя. Ну, что у него за дурацкий характер?! Ни с того ни с сего привязался к одной. И не может выбить из головы, выкинуть из сердца. Будто нет других девок? Есть. Даже красивее этой Верки Дорогиной.

Но проходили недели, месяцы, а он попрежнему ко всем оставался равнодушным.

Наверно, у него сердце затвердело, как земля, спалённая в засуху беспощадным солнцем: ни одно зерно, знать, не даст ростка?!

И всё-таки он заставит себя забыть Верку. Заставит… Ну зачем ему вздыхать о чужой бабе?..

В обеденный перерыв девушки в бригадном доме пели частушки. Вася ушёл от них, прихватив с собой свежую газету, и сел в тени, привалившись спиной к высокому тополю.

С вершины дерева неожиданно подала голос кукушка.

«Запоздала, матушка! — усмехнулся парень. — Июль — на переломе. Ячмень выколосился. Пора бы тебе подавиться колючим колосом!..»

Из бригадного дома донеслась девичья песня:

«В самом деле, не на тот», — подтвердил Вася.

Он не верит глупым приметам и ничего не будет загадывать.

Девушки просили вещунью:

Но кукушку, видать, не устраивала роль почтальона, — она не трогалась с места и продолжала надоедливо куковать. Пришлось прикрикнуть:

— Хватит, дурёха!

Она перепорхнула на яблоню и опять принялась за своё. Девушки затихли, и Вася, рассмеявшись, подзадорил птицу:

— Побольше им накукуй! Ещё! Ещё прибавь!

Кукушка улетела. Бабкин тотчас же начал подражать вещунье да так искусно, что девушки доверчиво досчитали до трёхсот. А когда разобрались, с шумом и хохотом высыпали на крыльцо, но он уже успел скрыться за деревьями.

Эта маленькая шутка помогла Васе успокоиться, и он стал просматривать газету. В ней было много новостей из соседних стран. Вот телеграмма из Софии: приехала делегация колхозников. Съездить бы туда. Посмотреть бы на всё да рассказать о своём колхозе, о работе в саду, поделиться бы опытом, спеть бы свои и послушать их песни, потанцевать в одном кругу, поучиться чему-то новому. Вот напечатано: «Гости обедали в саду члена первого сельскохозяйственного кооператива…» Адрес есть. Может, написать письмо?!..

И всю вторую половину дня Васю не оставляла мысль о письме в Болгарию. Он подбирал слово за словом: «Дорогой наш друг и товарищ! Пишем тебе…» Тот болгарин, конечно, пожилой. Надо — на «вы»: «Пишем вам из Сибири, где при царизме разрасталось одно горе. Сейчас составляем письмо в колхозном саду. На яблонях наливаются плоды. Наша бригада…» Нет, о бригаде ещё рано. Сначала о том, как всё это зародилось… И Бабкин продолжал подбирать фразу за фразой: «Есть один старик. По фамилии Дорогин. Он живёт в тридцати пяти километрах от нас. С его лёгкой руки появились сады в здешней местности. Он был женат на ссыльной, которая боролась против царя. Её звали… звали…» — Вася долго и тщетно припоминал. Нет, он никогда не слышал имени жены Трофима Тимофеевича. Вера не рассказывала о матери…

Пока что Бабкин решил сделать пропуск и снова перекинулся в свой сад: «Мой отец всё перенял от Дорогина…»

Мысленно Вася составил большое дружеское послание. Вечером всё перенёс на бумагу. В письме были строки не только о работе бригады, но и о полях, и о новых скотных дворах, и о второй колхозной гидростанции, и о матери, уже научившей доярок пользоваться электродоильными аппаратами, и даже о том, что Капа, заботливая звеньевая, уехала учиться в школу садоводов. В конце письма он упомянул, что осенью опять будет охотиться на зайцев-русаков, на косачей и других птиц, которыми богата сибирская земля!

Вечером он прочёл письмо бригаде.

— Про кукушку забыл! Тоже — птица! — шутливо напомнили ему.

— О пустяках — не надо, — ответил Вася, но тут же подумал, что ему было бы небезинтересно узнать, какие птицы распевают в болгарских садах.

Елкин похвалил за письмо. Шаров — тоже.

В бригаде ждали возвращения Капы, и всё же её приезд показался неожиданным. В беленькой панамке, в золотистой кофточке из вискозного шёлка, с короткими рукавами, в длинной юбке и в туфлях она выглядела выше и стройнее, и оттого её узнали не сразу. По корзине, которую она несла, надев на руку, её приняли за городскую домашнюю хозяйку, невесть каким путём появившуюся здесь, чтобы купить на варенье крупноплодной земляники. Бабкин окликнул её:

— Гражданка, вы ко мне? Подойдите сюда.

— К вам, — отозвалась Капа, изменив голос. — Могу и подойти… товарищ строгий бригадир! — и расхохоталась.

Вася, покраснев, шагнул к ней навстречу; долго тряс её руку, как бы извиняясь за грубоватый оклик. А она той порой шутливо упрекала:

— Не узнал, бригадир! А я-то думала: сохнешь по мне! Ха-ха…

— Где тебя узнать, — ты так переменилась!..

— В которую сторону?

— В хорошую, конечно…

Побросав корзины, сбежались девушки, и поднялся такой весёлый гомон, что Васе не оставалось ничего другого, как отступить на несколько шагов. Он стоял и смотрел на Капу, мелькавшую, словно в кругу хоровода.

Теперь кофточка на ней не разлезалась по швам. Похудела она, что ли? И лицом, как будто, стала светлее.

Капа спохватилась:

— Ой, девчонки, я ведь с грузом! Погодите! — и подала корзину бригадиру. — Держи, Василий Филимонович!

В корзине оказались кусты земляники с незнакомыми ребристыми листьями, покрытыми как бы восковым налётом, и Вася понял, что это какой-то новый сорт. Заботится Капа, чтобы в саду были хорошие новинки!

Девушки без умолку звенели, и, казалось, никто никого не слушал.

— Вечером наговоримся, нахохочемся, — прервала их Капа. — А сейчас новосёлы по земле тоскуют. — И позвала Васю — Пойдём, бригадир, садить!

Они направились в тот квартал, где росли сеянцы берёзы и клёна, где кудрявились кусты крыжовника, выращенного из семян, и где ещё. оставались незанятые грядки. Капа шла степенно и рассказывала, кивая на корзину:

— Петренко вывел. Называется этот сорт — Красавица севера. Я выпросила для развода…

Бабкин ждал, что она добавит: «Дали, как лучшей ученице», но Капа уже говорила о новых яблонях опытной станции.

Вася посматривал на свою спутницу. Ему казалось, что она с секунды на секунду упрекнёт: «Ты же отворачивался от меня, а теперь глазеешь!» И всё-таки он посматривал на неё. Хорошо, что она вернулась, — поможет управиться с работой в саду, расскажет девушкам — чему научилась в школе садоводов.

А она, как бы ничего не замечая, продолжала:

— Есть там один молодой садовод. Тыдыев. Имя у него чудное — Колбак, по батюшке… Сапырович. Даже не сразу выговоришь. А так парень хороший. С виноградом работает. Нынче соберёт центнеров пять! Тоже обещал мне саженцы. Правда, надо ещё уговорить Петренко, чтобы разрешил отпустить, но это — не твоя забота.