«И в цель стрелять, наверно, нетрудно? Занимаются же девушки охотничьим промыслом… А хорошо — зимой на лыжах, в руках — ружьё, за спиной — убитый заяц. Русак. Большой, как тот… Заяц! — мысленно повторила Вера. — И чего это я опять про зайца?..»
Она протянула руку за ружьём:
— Дай выстрелю.
— Зачем без толку?
— Вчера приметила — косачи на берёзах сидели.
— Ну?! Уже серёжку поклёвывают?
— А я старые чучела починила. Одно сшила новое.
— Когда успела?! Да ты у меня… — Отец встал, будто готовый к выходу на охоту, но тут же покачал головой: — Напрасно трудилась…
— Почему? Мне Алексеич показал, как ставить чучела. Я и сама пробовала — на вершинку подымала…
— Вот заговорщики!.. Соблазнители!
— По утрам косачи из бора вылетают.
— Теперь бы— на будённовские поля, в Круглый колок!
«Это где-то недалеко от… тех мест?» — подумала Вера и пристала к отцу:
— Поедем туда! Поедем! Вдвоём. Я — загонщицей…
— Там есть у меня заветная берёза — высокая, сучья — во все стороны, как шатёр, — вспоминал Трофим Тимофеевич. — Бывало, косачи рассядутся — черным-черно. Выстрелишь — нижний валится, а верхние посматривают: «Ко-ко-ко», — будто очереди ждут. Только бить надо наверняка, чтобы камнем падал. А ежели крыльями захлопает — всех вспугнёт… Я там сбивал по два десятка в зорю!..
— Поедем завтра! — неотступно звала Вера. — Я всё приготовлю. Патроны помогу зарядить…
Они выехали в полночь и ещё до рассвета прибыли на место. Трофим Тимофеевич не был там лет пять. С тех пор маленькая берёзовая рощица, которую все звали Круглым колком, до неузнаваемости изменилась. Старик долго бродил по ней; в темноте раздвигая руками ивовые кусты и мелкую берёзовую поросль, искал своё любимое дерево.
— Однако, извели берёзу. Самую лучшую. Дровосеки окаянные! Вот здесь стояла. Где-то здесь.
Все высокие деревья исчезли, и рощица казалась подстриженной, бедной.
— Верунька, ищи пенёк.
— Зачем тебе он?
— Ищи. Вырастить дерево не хотят, а рубить горазды.
— Не этот? — спросила Вера, наткнувшись на высокую гнилую уродину с мокрыми грибами-трутовиками. — Погляди.
Отец ощупал пенёк.
— Зимой свалили белую красавицу, по глубокому снегу. Вон какую дылду оставили на съеденье закорышам, дятлам на забаву. Ай-яй-яй!
Под ногами похрустывала сухая чаща. Трофим Тимофеевич смастерил из неё шалаш. Вера вырубила шесты-подчучельники, влезла на прямую, как свечка, берёзу и подняла на шестах чучела так высоко, что они колыхнули самые верхние ветки, едва заметные на фоне темносинего неба.
— Ты — как заправский охотник! — сказал отец и, зарядив ружьё, скрылся в шалаше, а Вера, отправившись загонять тетеревов, исчезла в полумраке.
Небо посветлело, и вершинки деревьев теперь были ясно видны через маленькие окна в шалаше.
За опушкой рощицы начиналось поле, щетинившееся бурой стернёй недавно убранной гречихи. Она, как всякая гречиха, конечно, созревала недружно, раннее зерно осыпалось, и тетерева, наверняка, прикормились на этой полосе. Дорогин посматривал туда — не покажутся ли где-нибудь на земле или на кучах соломы живые чёрные точки. И вдруг он заметил — по борозде, низко пригибаясь, подкрадывается охотник в сером ватнике. Знать, очень хорошо Верунька поставила чучела, если их принимают за живых косачей! Пусть подбирается дуралей! Когда подползёт на выстрел, Трофим Тимофеевич громко кашлянет, а потом высунется из шалаша и поклонится:
— С добрым утром, промысловичок! Не заполевал петушка?..
Охотник подходил всё ближе и ближе. Вот, опустившись на колено, приготовился к выстрелу… Но в это время на вершинке берёзы, где чернели чучела, незнакомо захлопали большие крылья. Ястреб-тетеревятник! Вонзив когти в чучело, он бил крыльями по веткам и пытался оторвать «добычу» от подчучельника. И ему, взъерённому голодом, удалось сделать это раньше, чем Дорогин успел просунуть ствол ружья в одно из окон.
«Унесёт, мерзавец! — закипел он. — Изорвёт когтями, сдуру расклюёт в клочки!..» Позабыв о боли в суставах, выскочил из шалаша и, прихрамывая, выбежал на опушку:
— Брось, окаянный!.. Брось!..
Охотник вскочил на ноги и выстрелил. У тетеревятника подломилось крыло. Перевернувшись спиной вниз, он падал на землю. Обронённое чучело, туго набитое мхом, грохнулось раньше его.
— Молодец, парень! — крикнул Трофим Тимофеевич. — Метко бьёшь!..
С разных сторон они одновременно подошли к сражённому хищнику и, глянув друг на друга, разулыбались.
— Да это вот кто!.. — воскликнул Дорогин. — Здравствуй, Василий! — Похлопал его по плечу. — Глаз у тебя зоркий, руки быстрые!
— Не смейтесь, — смущённо попросил молодой охотник. — К чучелам подкрадывался!
— Это со всяким может случиться… — Трофим Тимофеевич носком сапога шевельнул мёртвого ястреба. — Даже не трепыхнулся — камнем рухнул.
Бабкин осмотрел чучело. Через дыры в чёрной ткани высовывался мох.
— Запоздал я с выстрелом. Вон как изорвал проклятый!..
— Ничего, одну осень послужит. Не тужи понапрасну.
Они направились к берёзовому колку.
— Ты что же, Василий, к нам глаз не кажешь? — упрекнул Дорогин парня. — Другие садоводы приезжают, даже из соседних областей, а ты… Загордился, что ли? Или обиду какую на меня имеешь?..
— Никакой обиды, Трофим Тимофеевич! Да я бы с радостью… — У Бабкина осекся голос. Парень опустил голову и неловко пробормотал: — Но как-то вышло так. Неладно всё…
— А ты делай ладно. Добро, что охота свела, хоть на этих полях…
— Я и на ваши пашни захаживал. Случалось…
— Вон что?! — шутливо взъершился старик. — Однако, бить тебя надо. Косачей наших постреливаешь, а в сад в гости не заходишь. Обегаешь. Что худого сделали тебе?
— Да что вы! Худого… Я так…
— Что «так»?.. Непорядок это. Небось слышал, я еле-еле дух переводил? Одним ноготком за жизнь зацепился, думал — не удастся выкарабкаться… Лежал и тревожился о своём деле: тесто заквасил, а хлеб выпечь не успел. Кто будет хлебопёком? Кому передать всё с рук на руки, чтобы для народа польза осталась?
— Рано думаете о замене. Вам надо жить да жить.
— Сам знаю — надо: не зря на земле толкусь. А силы иссякают. Видал, весной река бурлит — берега ей тесны, середь лета на убыль пойдёт, притихнет, а осенью через перекаты едва-едва переливается.
— Реки бывают разные. Родниковые всегда в силе…
Они вошли в рощицу. Вася, глянув на берёзу, предложил:
— Я поставлю чучело.
— Поставь, ежели умеешь бойко лазить.
— В минуту!..
Сбросив ватник и оставшись в одной гимнастёрке, Вася с быстротой белки взобрался на дерево. Но едва он успел приподнять чучело над вершинкой, чтобы укрепить подчучельник на одном из сучков, как рядом появился старый черныш с белыми подкрылками. На спине у него перо с сизым отливом, хвост с крутыми завитками, а красные брови шириной в палец. Увидев человека, он взвился вверх и полетел куда-то в поля. А со стороны опушки бора послышалось: «Кок, кок, кок», — летела рябенькая тетёрка по только что проложенной воздушной трассе. Ловко закрепив подчучельник, Вася пригнул голову к тонкому стволу берёзы и замер. Тетёрка хотела сесть на соседнее дерево, но тут раздался выстрел, и она мячом покатилась с ветки на ветку. Бабкин спрыгнул на землю. В это время раздался второй выстрел. Косач, падая, ударился о его плечо.
Не хотелось уходить от Дорогина, да нельзя мешать старику. Схватив ватник и ружьё, Вася бросился в глубь рощицы. Но Трофим Тимофеевич крикнул вдогонку.
— Воротись! Ныряй сюда!
Бабкин вернулся и вполз в шалаш. Там приятно пахло пороховым дымком. Старый охотник перезаряжал ружьё.
— Стайка, однако, порядочная, — прошептал он, разгорячённый успешной стрельбой. — А Верунька умеет загонять птицу!
— Вера Трофимовна?! — встрепенулся Вася. — Загонщицей ходит?!
— Другая вспугнула бы сразу всех, — продолжал Дорогин, — а она шевелит потихоньку: подаёт по одному! Как по расписанию!