— Вот он — твой удод! Я сам набивал. Правда, правда… Конечно, мне маленько помогал дядя Ваня, музейный препаратор, но больше — я сам. А в папином кабинете, — пойдём-ка, пойдём, — есть варнавка! Знаешь? Такая, в красной жилетке…

Следом за ними Григорий ввёл в кабинет Васю, вернее, они втиснулись в ущелье, где возвышались утёсы из книг. Книги стояли на полках, грудами лежали на столе, громоздились возле стен до потолка, оставляя маленький просвет окна.

— Я зову папиной пещерой, — продолжал рассказывать Витюшка деду. — Походит, ага?

В «пещере» были не только книги. Нашлись места, чтобы примоститься на веточках золотокрылой иволге, крапчатой кедровке и ещё каким-то пташкам. В вазах стояли сухие ветки дуба, клёна, ясеня. Была там и ветка липы, привезённая с гор. Лежали свитки карт. Одна из них, раскрашенная цветными карандашами, висела на дверце шкафа. Григорий начал увлечённо расшифровывать её:

— Зелёные пятна — осина, оранжевые — сосна, красные— кедр… А вот здесь — зона лесостепей. Голубые пятна — берёзовые колки. Друзья земледельца, его помощники в борьбе за урожай…

О Вере вce, кроме Васи, забыли, а он не мог отойти от Григория, рука которого передвигалась из конца в конец карты:

— Взгляните сюда… Здесь мы наблюдали…

Пройдя в столовую, Вера залюбовалась каннами на подоконниках: широкие листья, на редкость жарко-красные цветы. Наверно, Марфа привезла откуда-нибудь с Кавказа? Надо попросить у неё…

В передней надрывался звонок. Никто не спешил на его зов, и Вера побежала открывать. Едва она успела приподнять крючок, как дверь рванули, и на пороге появилась рассерженная Марфа Николаевна. Увидев гостью, она сразу изменилась, — брови разгладились, губы потеплели от улыбки, — и бросилась целовать её.

— Здравствуй, дорогая! Здравствуй! А я на Гришу обиделась: не открывает. Минуты две звонила…

— Они все — там, — кивнула Вера на кабинет.

— Где им ещё быть? Конечно, в «пещере»!..

Оттуда доносилось:

— Здесь великая Сибирская равнина переходит в зону степей… Ковыль… Вековая целина…

Безнадёжно махнув рукой, Марфа сбросила беличью дошку и, повернувшись к Вере, взяла её за плечи:

— Ну, какая ты стала? Мамина дочь! Определённо мамина!

Вера, в свою очередь, присматривалась к Марфе Николаевне.

— Что разглядываешь? — спросила та. — Постарела я?

— Наоборот, выглядишь моложе… Верно!

Марфа крикнула мужу:

— Гриша! Когда ты кончишь свои лекции? Уморишь гостей!

— Я помогу стол накрыть, — вызвалась Вера. Занятая хлопотами, продолжала присматриваться к Марфе Николаевне: она явно похорошела — лицо круглое, светлое, прямой ряд гладко причёсанных волос потерял былую строгость, а в широко распахнутых, каких-то весенних глазах — невысказанная радость. Отчего это? Ведь не только от встречи с родственниками? Это живёт в ней, глубоко в сердце… Платье шерстяное, стального цвета, поверх — серый коверкотовый жакет. Ей — к лицу… Пуговицы не застёгнуты, полы — вразлёт.

«Ах, вот оно что!.. Вот отчего она похорошела! — догадалась Вера. — Рада за них!.. Девчонку бы им…» И почему-то сама так покраснела, что Марфа забеспокоилась:

— Что с тобой, Веруся? Ты, как маков цвет!..

— Ничего… Наверно, мороз нарумянил…

— Ну-у… У мороза на такое сил не хватит!..

Григорий умолк, и мужчины вышли в коридор.

Марфа шла с тарелками в руках; увидев незнакомого парня, остановилась, удивлённая. Вера взяла у неё тарелки и убежала в столовую.

Глядя то на молодого гостя, то на жену, Григорий начал было: «Познакомьтесь…», но тут из-под его локтя вынырнул Витюшка и, обхватив руку Бабкина, сообщил матери:

— Это — дядя Вася!

— Очень приятно! — улыбнулась Марфа и слегка отстранила сына. — Поздороваться-то с дядей всё-таки дай!..

— Знатный садовод! И немножко лесовод! — говорил Григорий о госте.

— Ну, уж вы громко… — молвил Вася.

Сосед, — продолжал Григорий кивнув головой на отца. Пока что — сосед. Но, мне сдаётся, не надолго… Жильцов-то у папы в доме недостаёт на одного человека…

— А ты любишь забегать вперёд, — добродушно упрекнула мужа Марфа, довольная тем, что сразу всё прояснилось.

Она пригласила гостей в столовую.

— Дядя Вася… Извини, что я с тобой так запросто. Садись. — Указала на стул. — Вера — сюда. — Шевельнула соседний стул. — Папа — рядом. Ну, а хозяева сами разместятся.

— Я с дядей Васей! — объявил Витюшка, обрадованный тем, что мать впервые разрешила ему сесть за стол с гостями, наверно, потому, что теперь он уже не «детский мужчина», как называл себя когда-то, а бывалый путешественник, вроде взрослого. А может, потому она разрешила, что все гости — свои люди. Его не проведёшь, дядя Вася — верин жених. Интересно, что будет за столом? Поцелуются они или нет?

Марфа выбрала канну с самыми жаркими цветами и торжественно поставила на стол. По глазам Трофима Тимофеевича она поняла, что цветы ко времени, но, подымая рюмку, для начала предложила выпить не за молодёжь, а за «папины успехи».

У Витюшки чуть не сорвалось с губ: «Эх уж, мама! Недогадливая!» Но из-за общего шумного разговора и звона рюмок его могли и не услышать. Как только выпили, он обмакнул язык в рюмку и, посмотрев на всех, поморщился. Но и этого никто не заметил.

Григорий налил по второй и провозгласил:

— А теперь — за молодое поколение!

Мальчуган, опять обмакнул язык. Мать, наконец-то, увидела:

— Ты что балуешься? Не умеешь себя за столом вести!

— Что он? — спросил отец. — Что?

Теперь Витюшка на виду у всех ещё раз обмакнул язык.

— Видишь — лакает, — сказала Марфа Николаевна. — У котёнка научился!

— Я не лакаю… — пробормотал сын — Вино щиплется… Горькое! Эх, и го-орькое!

По всей комнате раскатился смех.

— Дурной! — прикрикнула мать. — «Мускат» не бывает горьким.

— А надо распробовать, — шутливо подхватил отец.

«Папа дело знает!.. — Витюшка озорными глазами уставился на Васю и Веру. — Раскраснелись! Значит, правда! И теперь не отвертятся!..»

Бабкин слегка захмелел, и ему хотелось, чтобы кричали «горько». Пусть это ещё не свадьба, но ведь уже скоро-скоро Вера будет женой. Они могли бы здесь пойти в загс, но мать обидится. Она давно предупредила: «Откуда бы невесту ни взял — регистрироваться будешь в своём сельсовете…» Вася ждал слов Григория. Тот начал с улыбкой:

— Устами младенцев глаголет истина!..

Но Вера перебила брата:

— Что ты, Гриша! У нас ещё ничем… ничего…

— В самом деле, — вступилась Марфа Николаевна и строго посмотрела на мужа, — повторяешь ребячьи выдумки…

— Тут без выдумок, — продолжал Григорий. — Я вижу. Меня не проведёшь…

— Ох, уж ты!.. — Вера повернулась к отцу. — Вот папа скажет…

— От Катерины Савельевны, васиной мамы, — заговорил Трофим Тимофеевич, — мы ещё ничего не слышали. Даже не виделись с ней… А её слово в таком деле — первое.

— Так и быть, погодим… — вздохнул Григорий. — Выпьем просто за молодых садоводов!

Больше ждать было нечего, и Витюшка разочарованно вышел из-за стола…

После ужина мать с отцом внесли в его комнату две раскладные кровати. Одну — для деда, другую — для дяди Васи. Веру уложили в столовой на диване. В квартире стало тихо. Все заснули, кроме Веры и Васи, — они думали друг о друге.

Васе понравилось, что его приняли, как своего, как члена дорогинской семьи. И напрасно Вера застеснялась. Пусть бы Григорий крикнул: «Горько!».

Вера чувствовала, что не заснёт до тех пор, пока не взглянет на Васю. Она осторожно, чтобы не скрипнули пружины, поднялась, на цыпочках прошла через комнату и замерла в дверях, прислушиваясь к дыханию спящих. Вася, кажется, тоже заснул. Всё равно он почувствует её слова.

— Спокойной ночи! — прошептала Вера и также беззвучно вернулась в свою постель.

Год оказался самым трудным из двух десятков. На неустроенных полях гляденского колхоза, открытых для жарких губительных ветров, хлеб сгорел: едва-едва собрали семена. Там, где в прежнюю пору стояли омёты соломы, нынче были маленькие копны. И трава на пустошах выгорела. Сена хватило только до января да и то по голодной норме. Истощённые овцы сбросили шерсть и гибли от морозов.