Шаров напомнил о приглашении, и все пошли к нему.
Вася Бабкин купил яркий малиновый галстук с белыми крапинками, похожими на снежинки. Целый день учился завязывать. Узел получался маленький, как на кручёном пояске. Некрасивый. В Глядене увидят — просмеют. И Вася снова принимался за нелёгкое дело. Было это хуже всякой работы! Галстук измялся. Пришлось утюжить.
И чуб беспокоил Васю — уж очень нависал на правую бровь. Парень смочил пышные волосы горячей водой, причесал частым гребнем и туго завязал голову женским платком. Хорошо, что матери не было дома, а то, чего доброго, начала бы строить догадки: не к зазнобушке ли собирается?
Время от времени посматривал в окно. Сквозь затянутые морозными узорами стёкла двойных рам едва виднелось бледное, как мутный лёд, зимнее небо. А Васе хотелось, чтобы погода переломилась и чтобы опять разгулялся такой же буран, от какого он спас девушек… Может, всё повторится, и ветер снова столкнёт их где-нибудь на улице Глядена. Лицом к лицу. С одной Верой. Без болтливых подружек. Без свидетельниц. Пока девушка не опомнится от неожиданной встречи, Вася поцелует её в пушистую и, как яблоко, румяную щёку, а там будь, что будет… Если не рассердится и не оттолкнёт, он бережно подхватит её под руку, и они войдут в клуб: пусть все видят их вместе!.. Трофим Тимофеевич позовёт к себе встречать Новый год. Когда часы пробьют двенадцать, Вася поднимет рюмку, чокнется со стариком, посмотрит в глаза Веры и скажет:
— С Новым годом! С новым…
«Со счастьем… только не с моим… — Вася тяжело провёл ладонью по лицу. — Сёмка Забалуев в женихах состоит…
Может, лучше не ездить в Гляден? Забыть?.. Нет, нет. Это невозможно. Свыше всяких сил. Она появилась перед ним, как солнышко перед ребёнком, — на всю жизнь. Если даже спрячется за тучи — он будет ждать, когда покажется снова… Может, её сердце повернётся к нему, Может, она забудет то, что было у неё раньше… Ехать. Обязательно ехать. В Гляден! К ней в Гляден!
Но всё сложилось не так, как хотелось Васе. За весь день, пока они ехали до Глядена, в холодном небе не появилось ни одного облачка. А вечер окончательно испортила луна: едва успело рыжее зимнее солнце опуститься за снежные холмы, как она, побелевшая от мороза, вышла в свой дозор нарочито для того, чтобы, вместе с деревенскими сплетницами, приглядеться — не повстречался ли где-нибудь парень с девушкой. Ну и пусть глядит!..
Тут случилась новая неприятность — делегацию повёл в дом культуры, как районные работники без скромности называли бедноватый клуб, водворённый в старую церковь, сам Забалуев. По дороге он рассказывал о своей молодости, о партизанском отряде, об открытии клуба. Это было в 1919 году. Крестьяне, измученные колчаковскими карательными отрядами, бесповоротно встали на сторону большевиков. Всюду зарождались партизанские отряды. А в церквах попы продолжали служить молебны о ниспослании победы «верховному правителю» и раздавали листовки, на которых был оттиснут крест с призывом записываться в «дружины Иисуса Христа» и «творить божье дело». Божьим делом в ту пору белогвардейцы называли расстрелы и виселицы да ещё пепел на месте непокорных деревень. Дружинники нашивали себе на грудь белые кресты, на колокольнях ставили пулемёты. Потому-то партизаны и направили свои удары против этих крепостей. Врываясь в сёла, чаще всего в ночную пору, они сжигали церкви. Старый гляденский священник Евстафий Чесноков ослушался архиерея, не прочёл с амвона его изуверского разбойного воззвания и переслал «святые листовки» партизанам. Потому-то и уцелело это здание. Забалуев во время налёта на Гляден ограничился тем, что спилил колокольню. Спустившись на землю, сказал своим бойцам: «Пусть стоит комолая. Может, на что-нибудь сгодится…» Через несколько дней в церкви засел карательный отряд, и партизанам пришлось целую неделю держать осаду… Прихожане отреклись от осквернённой церкви, полуразрушенной во время боя. Тогда с купола и алтаря были сняты кресты, а на месте иконостаса сколочены подмостки для сцены…
— Тесновато в этой хоромине, — говорил Забалуев своим гостям, когда те подымались на крыльцо. — Да и чертовски холодно.
— У нас и такого клуба нет, — сетовали луговатцы. — Собираемся в школе. Полы загрязним, а ребятишки после того на уроках чихают.
— Разбогатеем — новый клуб построим. Вот увидите! — подзадоривал Сергей Макарович. — Большущий отгрохаем! А этот переделаем на пожарный сарай.
Все вошли в притвор — небольшую переднюю, куда раньше изгоняли «оглашенных». Сейчас там горели тусклые лампы с задымленными стёклами, и молодёжь, одетая по-зимнему, танцевала под гармошку.
— Ишь растопотались! — ворчал Забалуев, прокладывая для гостей дорогу ко входу в зал. — Как в табуне кобылицы! Проходу из-за вас нет…
— А вы оставайтесь с нами! Спляшите русскую! — закричали девушки, — Сергей Макарович, ну оставайтесь же!
— Некогда мне… Да и градусов нет. А на сухую плясать не тянет.
Вася шёл позади всех. К нему протиснулась высокая, как верстовой столб, девушка, и над его ухом заскрипел знакомый тягучий голос:
— Вот радость-то пребольшущая! Домовой приехал погостить!
Парень вскинул голову. Перед ним, сутулясь, как бы стесняясь своего большого роста, стояла Лиза. Глаза у неё сияли, словно продолговатые крупные ягоды зелёного крыжовника под лучами солнца.
— Моё сердечушко чуяло, — продолжала девушка, — с тобой танцевать пойду первая!
— Какие танцы! — отмахнулся Вася, а сам, приподнявшись на цыпочки, то из-за одного, то из-за другого Лизиного плеча окидывал танцующих пытливым взглядом. — Нет, нет. Я — в шубе, в валенках…
— Ничего, не вспотеешь, не задохнёшься, — у нас, как на улице.
— Да… Но мне тут… Поговорить надо…
Вот и хорошо! Уж сегодня-то мы с тобой наговоримся! А то, бывает, ни одним словечушком не с кем перемолвиться: парней мало, с девчонками не интересно.
Лиза бесцеремонно протянула руки, и Васе, волей- неволей, пришлось подхватить её.
Гармонист играл «На сопках Маньчжурии». В тесной комнате, то и дело сталкиваясь, кружились пары, чаще всего девушка с девушкой. Вася, забывая обо всём, кидал беспокойный взгляд из стороны в сторону. Где же Вера? Неужели не пришла? Что с ней? Может, заболела…
А вдруг она уже… не дома?
— Что ты вертишь головой-то, как сыч в лесу?! И молчишь. Оглох, что ли? — Лиза встряхнула Васю, чтобы он пришёл в себя. — Что, говорю, глазами-то стреляешь туда-сюда? Шея заболит. Перервётся!
— Не беспокойтесь. Она у меня, хоть и тонкая, но жилистая.
— А я… я хотела сказать… — Лиза горячо дышала в Васино ухо. — Во сне тебя видела. Правда. Вот честное слово. Даже много раз, и всё…
— Что-то не верится.
— Спроси у мамоньки. Я кажинное утречко рассказываю ей свои сны…
В уголке, прижавшись к стенам, шептались девушки. Глянув туда, Вася увидел лёгкую прядь светлых волос, выбившуюся из-под шали на высокий лоб, и, забыв передвинуть ногу, так покачнулся, что толкнул плечом соседнюю пару.
— Один уже спьянел! — посмеялись над ним.
— Видите, я танцую плохо, — буркнул Лизе, пытаясь освободиться от неё.
— Вижу, — обиделась та. — Я всё вижу. Только прямо тебе, миленький, скажу: понапрасну обувку бьёшь!
— А вам-то что?
— Добра тебе желаю. И правду говорю: Верка давно по Сеньке сохнет! Хоть и в девках ходит, а ему — ну как бы сказать? — вроде бабой доводится.
Метнувшись от Лизы в сторону, Вася прислонился к стене, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Дернул её чёрт за язык! И как не стыдно наговаривать? Не такая Вера, чтобы… И всё же делать ему здесь больше нечего. Зря приехал. Где бы достать лыжи? К встрече Нового года ещё можно успеть прибежать домой… Ну, а что там? Напиться с горя, только остаётся…
— Вася, здравствуй!
Голос весёлый, звонкий и приятный, как песня жаворонка.
Вася повернулся, схватил руки девушки, горячие, трепетные, словно крылья пойманной птицы. Встрече рада! Глаза у неё чистые, светлые. Такие не лгут, не прикидываются.