— Ну, полуночница, опять пришла про дочь балакать?

— Ночь-то долгая, — думы в голове, вроде комариков, толкутся…

— О ком же ты полошилась, соседка? — спросил Сергей Макарович и улыбнулся. — Наверно, всё о Лизавете?

— Обо всех растревожилась. Садовод на ум пал. Лежу и сама с собой разговариваю: «Председатель-то у нас об народе заботливый — пожалеет старика, вроде как моего человека…

— А что такое? Стряслось что-нибудь?

— А то, что — старость-то не радость: годы уходят — силушку уносят.

— Трофим, понимаешь, сам виноват: родной сын зовёт жить к себе, а старик не едет.

— Ишь. ты! Придумала что! — покрутил головой Сергей Макарович. — Нет, я семейственности не допущу!

— Она — девушка умная, — продолжала, нахваливать Скрипунова.

— Ума у неё даже больше, чем надо, — разоткровенничался Сергей Макарович.

— А ты что, ейный ум на весах взвешивал? — упрекнула Анисимовна, — Помолчал бы об этом.

— Конешно, Вера не чета моей Лизаветушке. Материнского глаза нет за ней, — оживилась соседка и, тронув локоть Забалуева, попросила: — Переведи доченьку в сад, а то мы там — одни старухи. Молодого голоса не слышим…

— Серебряная бригада! — рассмеялся Сергей Макарович.

— Вот, вот. Эдак просмешники зовут, — обидчиво подтвердила Скрипунова. — Дай хоть одну молоденькую. Пусть песнями душу повеселит.

— В саду работа — для старух: рукам легко, воздух, как говорится, пользительный… — Забалуев почесал толстую. розоватую шею. — А для Лизы что-нибудь другое придумаем…

— Придумай, Макарыч, придумай. Дело соседское. Может, и мы когда сгодимся для вашей-то семьи…

В те годы во многих колхозах ещё существовали звенья высокого урожая зерновых. Им отводили от пяти до десяти гектаров. Сергей Макарович также решил создать звено. Для того и распахал вблизи сада частицу коровьего выгона. Там без всяких забот и хлопот вырастет по тридцать центнеров! О таком рекорде напишут в газетах. Снимут для кино. Колхоз прогремит, как передовой. А в поле на трёх тысячах гектаров урожай окажется средним или даже ниже среднего. Хлебопоставки пойдут с него по низшей группе. Добрая слава сохранится, хотя хлеба он и сдаст меньше, чем его простодушные соседи. А на трудодни выдаст больше. Пусть другие сумеют так! Кишка тонка!

По главе звена Забалуеву хотелось поставить будущую сноху, но Вера не только не обрадовалась заботе о ней, и твёрдо заявила, что будет попрежнему выращивать коноплю. Если упрямая девка окончательно откажется — Лиза Скрипунова может пригодиться. Дело нехитрое, при его помощи справится.

— Ты, Макарыч, не сумлевайся. Справится! Лизаветушка насчёт грамоты вострее других девок. — В поисках поддержки, Фёкла взглянула на хозяйку дома. — Анисимовна знает: по работе Лизавета — первая в деревне. Да и сам ты видишь: девка толстая, дородная, ростом бог не обидел…

— Она из всех приметная, — отозвалась Матрёна Анисимовна.

— Приметная, милая. Правильные твои слова! — оживилась Скрипунова. — А вот… это… — Видимо, занятая какой-то новой мыслью, она на миг забыла о главной теме разговора. — Да! Вот я про что: под началом-то ей надоело ходить. Сама может руководствовать!

— Ладно, подумаю. Может, поставлю на звено, — пообещал Забалуев и начал одеваться.

Па рассвете Вера, озираясь по сторонам, — как бы не заметил да не окликнул отец, — выбежала из двора, но за ворогами, сделав несколько шагов, остановились:

«Может, бросить все затеи?.. И к Чеснокову больше — ни ногой…»

В родном селе Всеволод Чесноков выглядел пришельцем. Лишь немногие из людей старшего поколения припоминали его, единственного сына отца Евстафия. Сиволод, как его звали сверстники, хромал на правую ногу, и старику в жестокий год смуты и борьбы удалось уберечь сына от зачисления в «дружину святого креста». Сам престарелый священник, за ослушание отрешённый архиереем от прихода, провёл то лето на островке, где когда-то преосвященнейший «беседовал с богом». Встав на колени, Евстафий вскинул руки к небу, каялся и взывал: «Усомнился я, окаянный раб твой… Вразуми, господи! Явись заблудшему!..» Но всевышний не явился. Целый год провёл Евстафий в глубоком душевном смятении, а потом, слагая священнический сан, поместил в газете письмо, в котором религию именовал заблуждением, а её служителей — сеятелями лжи и невежества. Сыну сказал: «Для твоей пользы, чадо моё». Вскоре Всеволод покинул Гляден, захватив рекомендацию от волревкома. Отцу писал сначала из Иркутска, потом из Владивостока. Пробовал учиться на восточном отделении, но из-за малых лингвистических способностей был вынужден перевестись на агрономический факультет. Получив специальность, Чесноков работал участковым агрономом в Забайкалье, а в конце сорок первого года решил перевестись в более безопасный и сытый край. Его потянуло туда, где прошло детство и юношество. Так он снова оказался в Глядене, на только что открытом сортоиспытательном участке.

После возвращения из луговатского сада Веру всё больше и больше подмывало заняться опытами с коноплёй, но она ещё робела, не знала, с чего начать. Это раздумье и привело в лабораторию сортоиспытательного участка. Выслушав её, Чесноков разгладил пальцами обеих рук мелкие складочки на узком лбу:

— Ну, что же. Начинайте с маленького. Я помогу, а вы мне кое в чём…

— Если в моих силах…

Так она стала его даровой помощницей: подсчитывала зёрна в колосьях, взвешивала и записывала в тетради. Чесноков был доволен её работой.

Свои маленькие опыты Вера начала с проверки всхожести конопли.

Всё шло хорошо. И вдруг — статья в районной газете. Точно гром среди ясного неба. Начало высокопарное: «Наука — родная сестра суровой правды. Не терпит выскочек. Не принимает торопливых выводов и случайных заключений…» А дальше… имя отца. Подпись — агроном В. Чесноков. Он будто бы испытал в своём садике летние прививки, рекомендованные Дорогиным, и все они пропали…

Вера отбросила газету.

«И не стыдно ему?.. Назвал выскочкой!.. Да как же можно?.. Папа, небось, сто раз проверил…»

— Сам он торопыга! Неумеха! — возмущался отец. — Не знает, как держат в руках садовый нож. А писать горазд. Бумага всё стерпит, но совесть… Совесть не стерпит! Найдутся на него умные люди…

Сгоряча Вера дала себе слово: «Больше к Чеснокову — ни ногой». И три дня не была в сортоучастке. А вчера задумалась: «Семена уже проклюнулись. Надо сходить пересчитать… последний раз… И сказать ему в глаза…»

Опасалась, что отец остановит сердитым окриком: «Опять к тому умнику?..»

И вот она стоит посреди улицы в растерянности. Идти или вернуться домой?

Всё-таки он — агроном. Единственный в селе. Пусть в садоводстве не разбирается — ему же хуже. Рано или поздно придётся извиниться перед отцом. Но в полеводстве-то Чесноков понимает. Не зря же ему доверили государственное сортоиспытание! К его голосу прислушиваются несколько районов, — сеют то, что он рекомендует.

Вера пошла в сторону сортоучастка. Едва она успела сделать несколько шагов, как встретилась с Сергеем Макаровичем. Тот обрадовался. Разулыбался. О чём то хочет поговорить. Вероятно, будет спрашивать про письма от Семёна: когда получила последнее? Что пишет? А ей не по душе разговор. Отчего бы это? Ведь скоро сама станет Забалуевой. Нет. у неё будет двойная фамилия. И впереди она поставит — Дорогина. Вера Трофимовна Дорогина-Забалуева И жить они будут в отцовском доме… А разговаривать с Сергеем Макаровичем не хочется потому, что он не ладит с отцом. Нехорошо. Неприятно. И что это Семён не урезонит папашу? Ведь много раз писала ему, просила… Вот эти летние прививки… Не потому ли Чесноков принялся «испытывать» их, что Сергей Макарович всё время ворчит на отца за его опыты да при всяком случае высмеивает? Теперь — статья… Уж не сговорились ли они?

Девушка беспокойно посмотрела в одну сторону, в другую, зайти к кому-либо во двор у неё не было предлога, и она, слегка опустив голову, пошла быстрым-быстрым шагом. Но Сергей Макарович, широко расставив ноги, загородил дорогу.