— Нет… Не могла оставить папу…
Они сели одна против другой. Векшина расспрашивала девушку о жизни и работе, о планах и намерениях и всё подводила к тому, что ей надо учиться. Вера сказала, что учится заочно. В сельхозинституте. Пока на первом курсе. Да, она любит садоводство. Любит лес. Особенно в весеннюю пору, когда молодые листочки походят на зелёных мотыльков. Дело, начатое отцом, для неё дорого. Он уже старик, а многие выведенные им гибриды ещё не плодоносят. Может, на некоторых деревьях… и не увидит яблок. Кому-то придётся продолжать… Сейчас работает она в поле, на конопле. Сама пожелала туда. И понять это совсем нетрудно. Сергей Макарович на каждом собрании подчёркивает, что в саду место только для старух. Не могла же она, комсомолка, проситься на работу, которая заведомо считается лёгкой, да ещё к отцу в бригаду. Нет, нет, разговаривать с Сергеем Макаровичем не надо. Она попрежнему будет выращивать коноплю, собирается опыты поставить — сеять в разные сроки. Хочется даже посеять деляночку осенью, под снег.
— Сей. Обязательно, сей. — Софья Борисовна положила руку ей на плечо. — Испытывай всё. Не удастся — не отчаивайся, отыскивай причину неудачи и начинай по-другому. Ведь это увлекательное, живое дело. Опытничество, Верочка, откроет перед тобой путь в науку. Вот так.
Вера слышала, что где-то возле Новосибирска есть опорный пункт института лубяных культур. Там вывели новый сорт высокоурожайной конопли: говорят, вырастает высотой в три метра! Выше тальника на островах! Вот бы достать семян!
— Дадим командировку, — пообещала Векшина. — Съезди, посмотри…
До сих пор Вера в своих робких начинаниях находила поддержку только у отца и всё объясняла семейными интересами, родственным чувством. Этого ей было мало. Хотелось рассказать ещё какому-нибудь близкому, отзывчивому человеку, который выслушал бы без усмешки, без ехидной мысли: «Вон куда хватила!» — а, наоборот, подбодрил бы и добавил бы уверенности в сердце. И она всё чаще и чаще вспоминала Васю Бабкина… А сейчас, нежданно-негаданно, появилась Векшина и заговорила о том, о чём она, Вера, не отваживалась думать: оказывается, её намерение завести опытные делянки достойно поддержки!
Векшина спросила, где агроном Вера ответила — уехал в город и вернётся только завтра.
— Отчёт повёз или — ещё какие дела?
Вера замялась.
— Без особой надобности? Да? — вызывала Софья Борисовна на откровенный разговор.
— Сказать правду — за жмыхом отправился. Нынче третьего кабана откармливает!
— У Чеснокова что же — выходной?
— Нет, просто так… Меня попросил присмотреть за всем.
Вера открыла шкаф, где стояли фарфоровые растильни с пшеницей и овсом.
— Завтра подоспеют к проверке.
Они поговорили о сортах пшеницы, с которыми Вера прошлым летом успела познакомиться на опытных делянках Чеснокова, а зимой здесь, в его лаборатории, и Софья Борисовна стала прощаться.
— Приходите к нам обедать, — пригласила Вера, — Правда, приходите. С папой повидаетесь. Он часто вспоминает вас.
— Не знаю, успею ли… Ну, а как дядя? Забыла его имя. Не вернулся из Америки?
— Ох, не поминайте! Папа всё ещё переживает. Говорит: «Вовек не прощу себе, что не удержал».
Софья Борисовна задумалась, а потом, как бы очнувшись, участливо молвила:
— Я слышала о вашем горе… об утрате… У тебя остался один брат?
— Да… У Гриши была броня. А Толя… — Вера помолчала. — Не вернулся…
— Известно о нём? Точно?
— Похоронная… С Курской дуги…
— Обязательно приду… — Векшина крепко сжала руку девушки. — У меня ведь тоже нет сына со мной… И все годы… все эти годы ничего не слышала о нём…
Она быстро повернулась и, надвинув на брови ушанку, вышла на улицу.
Дорогин встретил Векшину в прихожей.
— Проходите, Софья Борисовна. Раздевайтесь.
Она спросила о здоровье, о новинках в саду. Наверно, много молодых гибридов? Хороши ли они?
— Для меня они, как родные дети, — могу перехвалить. Весной приедете — сами посмотрите.
Перед войной Векшина приезжала в сад чуть ли ни каждую неделю — то с председателями колхозов, то с секретарями партийных организаций, то с преподавателями сельских школ; всем говорила; «Заводите у себя сады». И вскоре в газетах начали писать: «Район сплошного садоводства». Теперь под плодовыми деревьями и ягодниками — свыше тысячи гектаров. Яблони, посаженные по её настоянию, уже дают плоды. Знает ли она об этом?
— Мало мы садили в те годы. — сказала Софья Борисовна. — Надо навёрстывать. На вас надежда, на вашу помощь. Мы соберём здесь у вас по одному человеку из каждого колхоза — поделитесь опытом. Вы это умеете делать.
Дорогин провёл гостью в кабинет. Векшина остановилась перед портретом парня в шинели, в шапке-ушанке с пятиконечной звездой и, помолчав, вздохнула.
— Ровесник моему Саше…
Повернувшись к Трофиму Тимофеевичу, спросила:
— Место могилы знаете? Съездите. Сердцу будет легче.
— Собираюсь… Яблоньку хочу там посадить… Анатолий любил её, однако, больше всех деревьев…
Дорогин вышел в кухню. Софья Борисовна снова взглянула на портрет и припомнила Анатолия мальчуганом. В груди шевельнулась такая острая боль, какую знают только матери. Она прошлась по комнате из угла в угол и, чтобы успокоиться, остановилась перед полкой с книгами. Теперь их стало больше, чем было раньше. Они выглядели по-разному: одни, крепкие и строгие, как солдаты в строю, другие измяты и истрепаны, переплёты поломались, листы пообтрепались и обмякли. На многих книгах— мелкая, глубоко въевшаяся пыль десятилетий. Видно, они были читаны не только в комнате за столом, но и в саду возле грядки, и в поле у вечернего костра. Софья Борисовна взяла одну из таких книг, — без переплёта, без титульной страницы, — и начала медленно перелистывать. То и дело мелькали подчёркнутые строчки. На полях встречались надписи: «Зри», «Это я проверил», «Не согласен».
Книга отвлекла от тяжёлого раздумья, и Векшина начала вчитываться в строки. Вот подчёркнут весь абзац: «Дерево, воспитанное смолоду рационально, будет успешно расти, куда бы его ни пересадили. Не только в ближайших окрестностях своего местопроисхождения, не только в тесных границах своей отчизны, но и далеко за пределами последней, в чужих странах». А на полях — сердитое возражение: «Ложь».
Кто же автор книги? С кем из учёных спорит Трофим Тимофеевич?
Перекинув несколько листков, Софья Борисовна снова увидела подчёркнутые строки:
«Что же касается крестьян, то они разводят по преимуществу плодовые деревья, требующие менее ухода или произрастающие в данной полосе без влияния с их стороны забот».
На полях книги Дорогин возражал с ещё большей резкостью и убеждённостью:
«Врёт. Таких деревьев нет в садах».
Софье Борисовне всё больше и больше нравился этот упрямый спор сибирского крестьянина с неизвестным автором толстой книги. Для неё было ясно, что каждое слово, написанное на полях, явилось результатом долгих испытаний плодовых деревьев в условиях Сибири, и она, позабыв обо всём, читала пометку за пометкой.
Вошёл Дорогин. Векшина взглянула на него, и он понял — интересуется фамилией автора.
— Это Гоше. У меня с ним старый спор, с начала столетия, — сказал сердито, будто спор ещё не был закончен. — Напутал да наврал этот немец с три короба.
А ему, можно сказать, поклонялись, пока Мичурин не опрокинул с дороги всех акклиматизаторов.
— Вам бы, Трофим Тимофеевич, надо самому книгу написать. Честное слово, — заговорила Векшина с особой оживлённостью, — Вы даже обязаны написать о всех своих опытах. Могу подсказать название — «Пятьдесят лет в сибирском саду». Это будет здорово! Все садоводы прочтут. Все, кто любит природу. И нам, партийным работникам, вы дадите в руки сильное оружие: в старой каторжной Сибири — ковыль да лесная глухомань, на обновлённой советской земле — цветущие сады! Подчеркните: северное садоводство — детище колхозного строя! Договорились?