Пятилетка была одобрена, а Шарову рекомендовано написать о ней брошюру.
Глава седьмая
Мартовское солнце сняло морозные узоры с окон. Дорогин положил карандаш на раскрытую тетрадь с записями и, подняв голову, взглянул на свой старый сад. В просветах между деревьями снег стал ноздреватым, как пчелиные соты.
Возле самого окна на длинной ветке яблони покачивался красногрудый снегирь и весело посвистывал:
— Фить, фить…
Дорогин смотрел на него, как на старого друга. Издавна снегири со всей округи слетались к нему в сад. Началось это ещё в ту пору, когда под окном на месте яблони стояли черёмуховые кусты. Недели через две после приезда в село Вера Фёдоровна попросила:
— Помогите мне устроить столовую для птичек…
Из обрубка старой берёзы Трофим вытесал корытце, и они вместе подвесили его между чернокорых стволов черёмухи… Теперь оно, старое, обвязанное проволокой, висело под яблоней. В нём лежали остатки золотистого проса.
Три снегиря выпорхнули из корытца и расселись по веткам; подняли серенькие клювы, похожие на семечки подсолнечника, и засвистели веселее и задорнее прежнего. Трофим Тимофеевич провёл рукой по бороде, как бы расправляя волнистые пряди.
— Весну почуяли! Собираются в отлёт на север…
На следующее утро снегирей уже не было, и Дорогин убрал корытце до будущей зимы.
С крыши падала звонкая капель. Соседи сбрасывали с домов спрессованный морозами снег.
Дочь, одетая в ватную стёганку, повязанная по-весеннему лёгким платком, поставила лестницу и с лопатой в руках подымалась на крышу.
— Поосторожнее, Верунька, — предупредил отец. — Не провались.
Крыша была старая, гнилая, с многочисленными проломами и трухлявыми латками. В летнее время, подобно болотной кочке, покрывалась бархатистым зелёным мхом. Трофим Тимофеевич опасался — вот-вот рухнет она, и ливневые осенние воды просочатся через потолок. Надо новую, шиферную — Веруньке в наследство, чтобы ей потом не было лишних хлопот да забот.
Калитка открылась, и во двор вбежали два подростка — веснущатый Юрка Огнев и длиннолицый Егорка Скрипунов.
— Вера, слазь! — потребовали они. — Мы сами сбросаем… — И, один за другим, взобрались на дом.
— Полегче, ребятки, долбите. Полегче! — напоминал Трофим Тимофеевич, глядя на беспокойных юных помощников. — Не проткните крыши лопатами.
«Заботливые!.. — Старик задумчиво сдвинул и без того сросшиеся над переносьем брови, вспомнил внука. — «Приедет ли нынче Витюшка? Неугомонный хлопотун: «Я сам сделаю, сам…» И Аврик был такой же…»
…В марте 1942 года в село привезли детей из осаждённого Ленинграда. В пути они пережили бомбёжки на льду Ладожского озера. В одну из бомбёжек Аверьян Северов, сухонький паренёк с заострившимся носом на узком лице, потерял дедушку и бабушку, с которыми ехал в эвакуацию.
Подводы с детьми остановились возле правления колхоза. Их окружили женщины и старики.
Над селом пролетала с громким перекликом стая галок. Аверьян встрепенулся:
— Грачи! Скоро весна!
— Обознался малость, — поправил его Дорогин. — Здесь первыми прилетают галки.
— А грачи когда? Я очень люблю птиц.
— Их нельзя не любить. Знаешь почему? — Трофим Тимофеевич положил руку на угловатое плечо мальчугана. — Если бы не они…
— Тогда гусеницы сожрали бы всю зелень.
— Верно! — Старик взял мальчика за бледную тонкую руку. — Пойдём, Аврик, жить ко мне.
Дома ещё с порога объявил Кузьмовне и дочери:
— Сына привёл!..
Мельком взглянув на отведённый ему угол, где стояла старая детская кровать с голубой спинкой и блестящими шарами, Аврик бросился к окну, за которым на гибких ветках покачивались птички.
— Ой, снегири! Красные, как яблоки!.. Я сделаю для них новую кормушку.
— Однако, эта хороша покамест…
Мальчик понял, что Трофим Тимофеевич дорожит своей давней поделкой, и обвязал корытце проволокой.
В мае Дорогин взял приёмыша в сад. Там мальчика увлекало всё. Он научился наносить пыльцу на цветы яблонь, выбранных для искусственного опыления; осенью высевал гибридные семена на грядке. В книге для записей Трофим Тимофеевич завёл особый раздел: «Гибриды Аврика».
На следующее лето разразилось несчастье: в одном из боёв на Курской дуге погиб Анатолий. И старик ещё больше привязался к своему юному приёмному сыну.
— Аврик — моя смена, — говорил он сотруднику газеты, приехавшему в сад. — Мне хочется, чтобы парень носил мою фамилию, но не знаю, как подступиться к этому делу.
А через три месяца Аврик получил письмо от дедушки. Старик писал, что после бомбежки он в бессознательном состоянии был доставлен в санитарный поезд и полгода пролежал на больничной койке. Теперь живёт в соседнем городе. Внука считал погибшим. И вдруг добрые люди сказали: «Прочитайте в газете»… Скоро приедет за ним…
Аврик бросился собирать свои вещи, но, взглянув на Трофима Тимофеевича, растерянно остановился: ему не хотелось огорчать доброго старика. А что же делать?..
— Поезжай… — чуть слышно промолвил Трофим Тимофеевич. Только и нас помни…
Теперь у Дорогина два юных друга. Полюбят ли они сад так, как любил Аврик Северов?..
Когда крыша была очищена от снега и Вера с мальчиками спустилась на землю, старик сказал:
— Завтра поеду в сад.
— И мы с вами! — объявил Юрка и взглянул на друга. — Правда, поедем?!
— Конечно. У нас каникулы.
И ребята затормошили садовода:
— Дядя Трофим, возьмёте нас? Возьмёте?
— Рано собираешься, папа, — попробовала отговорить Вера.
— Надо авриковы скворешни поправить, новые сделать. Однако, скоро гости пожалуют…
Вера знала, что отец любит наблюдать в саду пробуждение весны, и сказала, что сейчас пойдёт туда и приберёт в том доме.
«Это у неё от матери», — отметил Трофим Тимофеевич. Забота дочери стала вдвойне приятной, и он молча кивнул головой.
Как всегда перед весной, Трофим Тимофеевич приехал в сад ночью; Алексеича спросил:
— Гостей не видно, не слышно?
— Вот-вот нагрянут… Я двенадцатую квартерку готовлю.
Взглянув на новые скворешницы, сложенные горкой у крыльца, Трофим Тимофеевич похвалил сторожа и вошёл в дом, построенный своими руками, по чертежам жены. Это она посоветовала переднюю стену выдвинуть конусом и прорубить три окна. Полуокружённый стеклом стол стоит, как в фонаре. Весь день светит солнышко, и хорошо виден сад.
Возле стола — шкаф с книгами, с инструментами. Направо — кровать, налево — обеденный стол. И всё здесь блестит чистотой. Потолок и стены побелены, пол не только вымыт, но протёрт с песком, на окнах — чистые занавески.
«Всё у неё от матери», — снова подумал Дорогин о дочери.
Алексеич принёс из сторожки только что вскипевший чайник и в комнате запахло лесной душицей. К такому чаю да хороших бы яблок! Давно не пробовали тех, что для проверки отложены на хранение.
Дорогин попросил зажечь фонарь. Сейчас они наведут ревизию. А чай подождёт.
Они спустились в глубокое, довольно тёплое подполье. Там Трофим Тимофеевич повернулся не направо, где хранились яблоки, а налево, где на полках лежали корневища георгинов, похожие на огромных пауков. После смерти жены старик едва ли не половину времени стал отдавать цветочным грядкам. Сам выращивал рассаду. Из разных городов доставал клубни и луковицы.
«Оставила Вера Фёдоровна мужу в наследство свою заботу о бесполезных цветах», — подумал Алексеич.
Однажды он слышал, как Сергей Макарович, не выдержав, упрекнул садовода:
— Лучше бы ты подсолнухи на силос сеял…
— Сам Мичурин занимался цветами, лилии выводил, — с достоинством знатока сообщил Трофим Тимофеевич. — От него Лев Толстой розы…
— А ты пока ещё не Лев и не Мичурин.
— Цветы нужны везде и всегда. Ребёнок родится — неси матери цветы, свадьба справляется…
— Ну, на свадьбе была бы водка…
— Умрёт человек — тоже цветы.