«Зачем ему такая яркая?.. Молодится он, что ли?..»

В машине братья сидели рядом; не сводя глаз друг с друга, разговаривали о родных, о работе:

— Жаль, что ты летел ночью и не видел нашего края, — сказал Андрей. — Просторы у нас хороши! Особенно сейчас, когда созрела пшеница.

Он начал расспрашивать брата, какую пшеницу сеют в Америке, какие машины работают на полях и велики ли там урожаи. Ему хотелось сравнить с тем, что даёт сибирская земля. Но Сидор пожал плечами и улыбнулся:

— Ты. Андрюша, в агрономы годишься!..

Оказалось, что старший брат всё время проводил в садах, а поля видел только из окна машины. Он мог без конца говорить о пейзажах, но Андрею, практичному человеку, этого было мало.

— Ну, а тебя по какому поводу беспокоила Москва среди ночи? — спросил Сидор.

— По уборке хлеба. Сообщили приятную весть — с Кубани идёт ещё один эшелон комбайнов!

— С Кубани?! Далеконько! А ты в докладах, наверно, говоришь: «Самая машинизированная страна»? Любят у нас громкие слова. На каждом собрании — славословие. А нам ведь, Андреюшка, надо ещё догонять.

— Но не умалять того, что достигнуто. Замена сохи трактором — народный подвиг. Правда, машин недостаёт. Всюду и всяких. И этот эшелон комбайнов для края — большая поддержка! У нас весь народ — в полях. Мне тоже предстоит поездка по районам. Завтра утром. Надеюсь. не будешь в обиде?

— Ну, что ты! Дело есть дело. А может, если это по пути, ты захватишь меня с собой? Мне нужно побывать на опытной станции плодоводства, а потом на часок заглянуть к одному старому садовнику…

— К Трофиму Дорогину?

— Угадал! Мне. собственно говоря, поручено передать ему привет. Но это не так уж важно. В Америке один профессор, мой коллега, с умилением вспоминал о своей сибирской экспедиции.

— Хилдрет?

— Ты о нём знаешь?!. Крупный селекционер. Он вывез из Сибири дикую ягодную яблоню и от неё получил зимостойкие гибриды. И от своих дикарок — тоже. Создал крэбы, как говорят там. Ну, так вот: Дорогин был у Томаса проводником…

— И только? Маловато для Трофима Тимофеевича. Это, слушай, человек большой души и славных дел! Я бы сказал — человечище! Да, да! Самородок! Из тех, кому, по словам Горького, политические ссыльные многое дали — пробудили к жизни.

— Андреюшка, не пари высоко. Держись поближе к земле.

— Без всякого преувеличения: Дорогин не садовник, а настоящий садовод! Опытник-мичуринец. Учёный. Если хочешь знать, народный академик!

— Ну, ну!

— А вот поезжай да поживи у него. И ты убедишься.

— Знаю, знаю. Дорогин искалечил яблоню. Заставил её пресмыкаться, ползать у ног. Я не могу смотреть на эти пресловутые стланцы. Яблоня — гордое дерево. Украшение земли! А тут её превратили чёрт знает во что. Я люблю смотреть на яблоню так, чтобы у меня шляпа сваливалась не вперёд, а назад. От удивления! И в стланцевом саду мне, Андреюшка, делать нечего. Там — старые сорта, давно описанные. Только деревья изуродованные. Я потому и не ехал к вам в Сибирь так долго, что не хотел видеть калек. Мне жаль яблоню. А вот у Петренко на опытной станции, судя по отчётам, штамбовые деревья. И есть гибриды…

— У Дорогина тоже есть.

— Ну, что ж. Посмотрю.

— Наше сибирское садоводство, я вижу, для тебя terra incognita, — заметил Андрей. — Не суди о нём поспешно. Приглядись, В частности к стланцам.

— Нет, нет. Тут меня не собьёшь. — Профессор положил ладонь на колено брата. — Послушай: хорошие яблоки — Анис, Боровинку, Апорт — вы можете получать из Семиречья и Поволжья.

— Самим выращивать интереснее. И экономикой пренебрегать не следует… Поинтересуйся доходами колхозных садов, и ты…

— Я не экономист, а помолог. Моё дело — систематика яблони. С меня и этого достаточно.

Машина круто повернула к плотным тесовым воротам, выкрашенным в зелёный цвет, за которыми виднелся неприметный, тоже зелёный и сливавшийся с тополями, одноэтажный деревянный особняк — квартира секретаря крайкома, и Андрей сказал:

— На веранде свет, — Валентина поджидает нас…

Едва машина успела войти в маленький дворик, полуокружённый садом, откуда теперь, в ночную пору, разливался сильный аромат душистого табака, заглушавший запахи остальных цветов, как в доме загорелся свет и с веранды быстро спустилась Валентина Георгиевна.

— Наконец-то вы приехали к нам! Здравствуйте! — говорила тепло и радушно.

Сняв шляпу. Сидор наклонил свою крупную голову и поцеловал руку невестки.

— Рад. Душевно рад!.. Давно собирался к вам, да всё. знаете, дела, дальние поездки… — говорил гость, присматриваясь к Валентине Георгиевне; легонько повернул её к свету, падавшему с веранды. — Вот вы какая! Походите. определённо походите на… на ту, что запечатлена на карточке, рядом с Андрюшей, — улыбнулся он.

Карточка была довоенная, и Валентина Георгиевна, слегка вскинув голову и поправляя пышные волосы возле уха, возразила;

— Не говорите! С тех пор я постарела…

— Не видно этого. Не видно. Совсем незаметно.

Вслед за Андреем, который нёс огромный темножёлтый чемодан брата, они через веранду прошли в глубину дома, в одну из комнат, где были кровать, письменный стол, радиоприёмник какой-то новой, неизвестной Сидору, марки, — наверно, местного производства, — и даже розетка для переносного телефонного аппарата.

— Я надеюсь, тут вам будет удобно, — сказала Валентина Георгиевна.

— Спасибо за заботы, — учтиво поклонился гость. — Я ведь большую часть времени проведу на опытной станции.

Андрей, поставив чемодан на пол, потёр затёкшую ладонь.

— Какой тяжёлый! Будто книгами набитый!

— Его и пустой не сразу поднимешь! Ты посмотри — буйволовая кожа! Толще подошвы! В самолётах приходится изрядно доплачивать за лишний вес, но я не могу расстаться с ним. Привычка, знаешь, великое дело… А знатоки добротных вещей рассказывают, что такие чемоданы делали в те давние годы, когда в Америке охотнику легче было подстрелить буйвола, чем сейчас зайца!

Валентина Георгиевна рассматривала разноцветные наклейки, вчитывалась в незнакомые наименования отелей и заокеанских городов.

— Тут — вся Америка! — воскликнул Сидор. — Я проехал её несколько раз из конца в конец.

Раздеваясь, он кинул пальто на спинку стула, поверх него бережливо положил шляпу. Андрей взял всё и отнёс на вешалку; вернулся с добродушной улыбкой на лице:

— А когда-то босоногий Сидорка прикрывал голову от солнышка большим лопухом. Помнишь?

— Давно это было, Андреюшка, и быльём поросло.

— А я, слушай, часто вспоминаю. И хочется мне побывать в Лаптевке, посмотреть — какая она теперь, кто там жив из наших сверстников. Только, пожалуй, узнать будет не легко…

— Съезди. Соверши путешествие в страну детства.

Сидор открыл чемодан и начал разбирать вещи. Невестке подал шуршащий шёлковый плащ цвета кофе с молоком и, пока она примеряла, тревожно следил за её лицом: по вкусу ли? По росту ли? Кажется, он не ошибся. Как бы между прочим, сказал, что за границей это — «последний крик моды»!

— Большое спасибо, — сдержанно поблагодарила Валентина Георгиевна, хотя подарок и пришёлся по сердцу. — Мне нравится! — Взглянула на мужа. Тот не отозвался. В душе она посетовала на это, но внешне осталась всё такой же оживлённой. — У вас отличный вкус! — сказала деверю. — Правда, правда. Понимаете толк в вещах!

А Сидор той порой достал маленькую коробочку и повернулся к брату:

— Тебе, Андрюша, вечное перо. Ничего другого не мог подобрать. Ты, брат, не обижайся за дешёвый подарок. Но такого пера у нас нигде не сыщешь…

— Напрасно ты… о такой мелочи…

— Уж я-то знаю. Даже в Ленинграде нет. Скажешь: низко-по-клонство! — рассмеялся Сидор. — Нет. Я умею ценить своё. Но, как объективный человек, хорошее всегда называю хорошим, плохое — плохим. И убеждён: нам есть чему поучиться у ближних и дальних соседей. Да и незазорно: всё ценное на земле создаёт народ. Зазорно сидеть дома и перехваливать самого себя. Я бы разослал делегации по всему свету: обменяться научными открытиями, изобретениями. К слову сказать, из Америки я привёз новые сорта яблони. А инженеры могли бы найти новинки в технике, даже в изготовлении всего того, что мы называем унылым словом ширпотреб… Ты попробуй, как легко писать этим пером!