— Успею…

— Я хочу, чтобы ты сразу убедился. — Сидор достал толстую тетрадь в переплёте из коричневой кожи и развернул перед братом. — Пиши здесь. Тут у меня автографы.

Сидор продолжал разбирать свои вещи. Андрей спросил — как подвигается его работа над многотомным трудом о сортах яблони всего света, начатая, насколько он помнит, ещё в студенческие годы? Что-то долго ты, очень долго заставляешь ждать обещанное? Уж не успокоился ли на докторской диссертации, не собираешься ли почить на лаврах?

Словно задетый за больное, Сидор повернулся к Андрею и с горячностью человека, на всю жизнь посвятившего себя любимому делу, заговорил о месте яблони в истории человечества. Яблоко древнее многих древних мифов. Созданное человеком, оно было предметом раздора среди богинь, которыми наши далёкие предки населяли вселенную. Брат, наверно, не знает, что археологи обнаружили семена яблони в свайных постройках, в памятниках древнего Египта. Шли тысячелетия. Цвела и плодоносила яблоня. Но только на рубеже нашего летоисчисления она смогла перекочевать из мифологии в научные трактаты. В Риме Катон и Плиний Старший описали тридцать шесть сортов. Девять веков назад, при Ярославе Мудром, едва ли не самым крупным садом на земле был яблоневый сад Киево-Печерской лавры. К девятнадцатому веку яблоня распространилась по всей Руси. Сортов её всё прибавлялось и прибавлялось, как детей, внуков и правнуков в большущей семье. В ту пору агроном Болотов уже описал шестьсот сортов, и это в одной лишь Тульской губернии! Мичурин оставил после себя богатое наследство ценнейших сортов яблони. А его бесчисленные ученики и последователи, как кудесники, вызывают к жизни всё новые и новые разновидности. На опытных станциях в нашей стране уже создано семьсот сортов! Теперь Андрей может представить себе, насколько велик, поистине колоссален задуманный и осуществляемый им, Сидором, труд.

Валентина Георгиевна пригласила к столу, который она уже накрыла на веранде. Андрей подал брату полотенце, и они пошли мыть руки. По пути к умывальнику Сидор продолжил свой рассказ. Он уже давненько убедился, что для одного человека, хотя бы у него и было семь пядей во лбу, непосильна такая работа, какую задумал он, — не хватит жизни. Теперь у него много соавторов. Труд будет коллективным и выйдет под его общей редакцией. Так, над томом об американской яблоне, вернее — о сортах яблони в Северной Америке он работал в содружестве со своим заокеанским коллегой.

Скинув верхнюю рубашку, Сидор открыл кран с холодной водой; умывался долго, отфыркиваясь и отпыхиваясь; смочил бороду и волосы. Утираясь махровым полотенцем, опять заговорил о своей работе. На его помологической карте ещё есть белые пятна. Одним из них остаётся Сибирь.

— Утром поедем к Дорогину, — сказал Андрей. — Там ты многое почерпнёшь.

Сидор оделся и, стоя перед зеркалом, тщательно расчесал бороду и волосы. Освежённый, краснощёкий, он снова склонился над своим чемоданом.

— Я кое-что захватил с собой. Держи. — Подал брату бутылку. — Марочное цинандали! Лучшее из всех сухих вин, какие мне приходилось пробовать.

Они вышли на веранду. Ночь оказалась тёплой, стеклянные стенки были раздвинуты, и в дом заглядывали розовые георгины. А над столом, где был накрыт ужин, возвышалась хрустальная ваза с букетом из белых астр — любимых цветов Валентины Георгиевны.

Наполняя рюмки, Андрей говорил брату:

— Дорогин, надо полагать, угостит тебя сибирскими винами:,

— Разве такие есть?.. Что-то мне не верится…

Выпили за встречу, за свою молодость, не увядавшую в воспоминаниях, и за будущие успехи.

…Шёл пятый час утра, Валентина Георгиевна, извинившись, ушла спать, — к восьми ей — в школу, где она преподаёт историю, — а братья всё ещё сидели за столом, пили чай и, разговаривали, как в далёкую пору детства у костра в ночном…

Вера любовалась полосой Лизы. Пшеница вымахала чуть не в рост человека, да такая густая, что, казалось, струйки ветра не могли протиснуться сквозь неё, а скользили по поверхности. Эх, если бы такая была в поле, на больших массивах!

Всякий раз по дороге из сада в село Вера подходила к полосе и гладила колосья, длинные и полные, как молодые початки на болотной рогозе.

Однажды подруги встретились на дороге возле полосы, и Вера, хлопнув в ладоши, сказала:

— Пшеница у тебя, однако, из всего края лучшая! Чистая, будто гребнем прочёсанная!

— Вот этими гребешками прочесали на два разика! — Лиза показала руки с растопыренными пальцами. — Из конца в конец строем прошли…

Она заглянула подруге в глаза:

— Не завидуешь? — И поспешила напомнить: — Ты ведь сама отказалась от целины-то. Я перед тобой не виноватая.

— Наоборот рада за тебя. — Вера обняла подругу. — Вот как рада!..

— Твоё счастье-то привалило мне.

— Ну-у. Я своё добуду.

— Не забывай про охотника, который за двумя-то зайцами гонялся…

У Веры сомкнулись брови. Зачем выдумывают небылицы? Она ни за кем не гоняется. У неё — жених. Когда-нибудь домой вернётся…

А Лиза пошутила с ещё большей неловкостью:

— Говорят, кому везёт в любви, тот в работе проигрывает…

— Ну тебя!.. — отвернулась Вера. — Болтаешь глупости!..

Отойдя от неё, припомнила частушку, которую пели девчонки зимой в садовой избушке: «Разнесчастную любовь девушка затеяла…» Намекали на неё. А ведь она не затевала… Да и нельзя затеять. Настоящая-то любовь приходит сама, нежданно-негаданно, как весной в лесу родник пробивается сквозь мох…

Лизу поджидали тревожные дни. Едва успели появиться на колосьях жёлтенькие серёжки чуть заметных цветов, как начались проливные дожди. Набухая влагой, высокая пшеница клонилась всё ниже и ниже.

— Боюсь — ляжет хлеб, — беспокоилась звеньевая. — От заботушки сердце вянет…

— Изловчимся — скосим жаткой! — успокаивал Забалуев. — Зерно в снопах дойдёт — будет полное, увесистое!

Дождь не унимался, и Сергей Макарович тоже начал тревожиться: «Горячо достанется уборка…»

Однажды Фёкла Скрипунова по пути в сад остановилась у рекордной полосы, посмотрела на полёгший хлеб и вернулась в село, чтобы застать Лизу дома.

— Твою пшеничку, доченька, — заговорила озабоченно, — окромя серпа, ничем дочиста не поднять. Придётся мне обучать тебя и твоих девок страдному делу.

— Ну, уж ты, мама, придумала, — замахала руками Лиза. — Обещались приехать для кино снимать, а мы — с серпами. Стыдно…

— Стыд не в том. Вот ежели такой урожаище на землю оброним, тогда будет совестно на глаза людям показаться… И не жди ты никаких съёмщиков. А то хлеб попреет…

— Серпами не буду жать…

— Не спорь, а меня слушай. Я, доченька, за свою жизнь настрадовалась вдоволь. Семи годочков положила серп на плечо да пошла в поле. Бывало, морозы ударят, белые мухи замельтешат, а мы всё ещё хлебушко жнём. Страда! Теперешняя молодёжь даже не знает про этакое. В хорошую погоду комбайны запустят — как одним взмахом руки урожай снимут. А нонешный год, сама видишь, из порядка выломился: урожай к тебе пришёл богатырём, а на ногах устоять не мог, покорился ветру — лёг. Надо поднять его. Он не погнушается, что мы явимся к нему с серпами, за всё отблагодарит.

Лиза подумала и согласилась; в бригаде сказала, что уже положила серпы в керосин — ржавчину отмачивать. Над ней посмеялись:

— Ты ещё придумаешь руками пшеницу дёргать! По первобытному!

Сергей Макарович погасил смех:

— Гоготать нечего. Мы собрались не шутки шутить. Хлеб лежит в мокре, ненастье грозит бедой. Комбайнам — помеха. Значит, надо убирать, кто чем умеет. Жните в дождь. Снопы сразу ставьте поодиночке — ветер высушит.

Фёкла Скрипунова объявила Дорогину:

— Хоть сердись, хоть не сердись, Трофим, а я на неделю уйду к дочери в звено. Должна я помочь своему дитю с урожаем управиться…

И вот жницы вышли на полосу. Фёкла Силантьевна отмеряла себе широкую делянку, которую она назвала постатью, и принялась за работу. Серп то и дело нырял в густую пшеницу, а в левой руке быстро увеличивалась горсть подрезанных стеблей.