В город Сидор Гаврилович приехал среди дня.

…Андрей разговаривал по телефону. Увидев брата на пороге кабинета, он встал и нетерпеливым жестом подозвал к себе; не отрывая трубки от уха, долго и горячо тряс его руку.

Лицо у Андрея было свежее, светлое, голос звучал сочно.

— Давай, давай, — торопил он собеседника и взял карандаш. — Говори…

Сидор сел в кресло, осмотрелся. Взгляд упал на шкаф с книгами. По переплётам Сидор узнавал собрания сочинений… Между книжным шкафом и кабинетными часами в ореховой оправе — тоненькие снопики пшеницы. В кабинете пахло полем.

Сидор взял самый высокий снопик. Пшеница была ему по плечо. Красный колос длиною чуть не в четверть…

Положив трубку, Андрей нажал звонок; девушке, появившейся в дверях, сказал, чтобы она пригласила стенографистку, а потом подошёл к брату.

— Любуешься? Нашей пшеницей, слушай, нельзя не любоваться!

— Во время поездки я любовался, Андрюша, людьми. И не только садоводами. Председателями, бригадирами. Золотой народ! Работа у них трудная, жизнь не лёгкая. А их называют: «низовики». Из районных учреждений, как с облаков, им задания «спускают». Дадут одно, потом прибавят, как вздумается. Ни с кем не считаются. А я тебе сейчас всё выложу…

— Ну, что же, выкладывай. Только пойми — многое зависит не от нас.

Сидор рассказал о ночном разговоре в саду «Новой семьи». Брат остановил его:

— Об этом знаю. У меня был Елкин. И в отношении Шарова, когда он выполнит план, мы поправим райком…

Андрей взял снопик с изломанной соломой и заговорил о трудностях уборки. Из города на помощь колхозникам выехали пятьдесят тысяч человек! Студентам уже пора возвращаться в институты и техникумы. Но ещё не убрана картошка. В такую позднюю пору! Может, ясная погода продержится с неделю?.. Он открыл окно. Тепло, как летом! И барометр стоит на «великой суши».

Ему припомнились сожжёные солнцем южные поля, которые он видел по пути из Крыма в Москву, припомнился разговор в Центральном Комитете партии, и он сказал:

— Наш хлеб идёт на Украину, в Курскую, Орловскую области. Сегодня отправляется эшелон в Воронеж. Выручка! В этом главная особенность нынешнего года. Но не все приняли эго близко к сердцу. И не сразу. Тоже наша вина. Ты прав, — мало разговариваем по душам.

Братья сели на диван. Сидор с увлечением юноши рассказал о результатах своей поездки. Сибирский отдел его помологии будет богатым. Свыше двухсот сортов яблони! А какие гибриды! Всё говорит за то, что северное садоводство — накануне больших перемен…

Вошла стенографистка с тетрадью и карандашами. Гость встал. Он уезжает сегодня.

— Так быстро?! Ты посиди. Поедем обедать.

Андрей прошёл к столу, где лежала тетрадь с записями, и попросил стенографистку:

— Пишите. — Взволнованно кашлянув, начал диктовать ясно и чётко, — Родине сдано хлеба на тридцать семь миллионов пудов больше, чем в прошлом году…

Зима навалилась неожиданно, круто. Утро было солнечным, тёплым. Летали бабочки, жужжали шмели. А в полдень нависла чёрная туча, и в отсыревшем воздухе заколыхались, медленно опускаясь на землю, снежные хлопья. С каждой минутой их появлялось всё больше и больше. И падали они всё стремительнее и торопливее, будто вперегонки.

Весь день Шаров был в поле. Там, кроме колхозников, работала рота солдат. Одни лопатами выкапывали гнёзда картошки, другие собирали её и ссыпали в кучи, третьи грузили в машины.

Всюду пылали костры, и люди время от времени подходили погреть руки, чёрные от грязи.

Автомашины буксовали на дороге, засыпанной мокрым снегом, и приходили под погрузку всё реже и реже.

Шаров распорядился, чтобы кучи закрывали соломой и забрасывали землёй. Может, завтра ещё удастся вывезти. Ну, а если замёрзнет?.. Ничего не поделаешь. Пойдёт на корм. Он не будет продавать поросят себе в убыток, как делают соседи, а вырастит и откормит сотню голов. После первого января сдаст в мясопоставки. За весь год. И оставит для полевых столовых на весну и лето. Когда в котле хороший приварок, так и работа спорится!

Приехал Штромин, окинул взглядом белое поле. Давно побитая морозом, бурая ботва уже едва виднелась из-под снега. Подошёл поговорить с Шаровым. Всё больше и больше располагал к себе этот человек с его поисками нового, с экономическими расчётами и беспокойством о завтрашнем дне. Не всё ему удаётся. Трудностей много. Вот и с картошкой не управились. Озабочен. Даже лицо стало чёрным. Сейчас напомнит о весеннем: он прав. Даже раннюю картошку не смогли вывезти в город, — издрябла под солнцем. Но Шаров не кичился своей правотой. Он требовательно и горячо говорил о неотложном:

— Деревне нужны новые машины. Машины и машины. Копалки. Погрузчики. Ты посмотри: роем землю, как кроты лапами. По-дедовски. С этим пора кончать. Я поеду в крайком, в Москву буду писать…

Штромин одобрительно кивнул головой.

— Нам необходимы десять грузовиков. Вот так! — Шаров провёл рукой по горлу. — Разрешите купить. Рассчитаемся молоком, мясом…

— Не всё вдруг. Другие колхозы тоже не могут без машин. Для начала проси три. Это, пожалуй, реально.

— Для начала — пять! Поддержи пять!..

А снег всё валился и валился. В сумерки, когда люди покидали поле, уже заяц мог утонуть по уши. Автомашины застряли на дорогах. Штромин остался ночевать. За ужином говорил о недавнем. Он, единственный из членов бюро райкома, голосовал против исключения Шарова из партии. Теперь чрезмерно строгое решение отменено. Записан выговор. И это за то, что Павел Прохорович ни с кем из районных работников не посоветовался о семенах, даже никого не поставил в известность.

— С нами тоже надо советоваться. И почаще! — заметил Шаров. — Не решайте всего за нас. Поменьше командуйте. Дайте и нам подумать о хозяйстве, поучиться друг у друга. Ведь этот двойной запас семян заимствован из опыта Терентия Мальцева.

— Я читал его статьи, — сказал Штромин. — Умно. Толково. И со временем мы придём к тому, что будем обязывать колхозы оставлять скороспелые и позднеспелые семена. Всё, как ты намечал. Но нынче, сам знаешь, надо было помочь вытянуть краевой план. Во имя чего? Засуха…

— Приехал бы во-время и потолковал вот так. Да не со мной одним — со всеми колхозниками… Живое слово — всегда на пользу…

Они говорили долго и о многом. В окна барабанила ледяная крупа. Прочно ложилась зима. Заботы собеседников были обращены к будущей весне.

Зима потребовала больших хлопот. Забалуев целые дни проводил на фермах. Дворы были слеплены ещё в тридцатом году и невесть из чего. У коровника прогнил потолок, у телятника вывалились простенки, у конюшни совсем нет крыши. Сергей Макарович ходил с топором — то помогал ставить стропила, то делал кормушки. Он спешил. Вот-вот из района нагрянут с проверкой…

Но вскоре его пригласили в город. Огнев заболел гриппом, и Сергею Макаровичу пришлось ехать одному. В театре собрался партийный актив. Забалуев сел в первом ряду, закинул ногу на ногу, руки заткнул за широкий ремень, которым была опоясана чёрная шевиотовая гимнастёрка. Он думал о колхозе: как там без него возят сено? Запасут ли, хоть дня на три?..

Рядом — Шаров, сухой, замкнутый, хмурый, как лиственница, обронившая хвою. Тощие пряди волос пригладил щёточкой, но лысина всё равно поблёскивала сквозь них.

— Шёрстки-то поубавилось, — посочувствовал Забалуев. — Упарился ты с хлебом-то.

— Зато мы сдали государству на четыре с половиной центнера с гектара больше, чем вы.

— После того, как тебе жарку подбавили… Ты хотел схитрить, а не вышло.

— Хитрить не умею. И не буду.

— Я говорил: учись у меня. — Забалуев погладил голову и свёл разговор к шутке. — Брей начисто. Так лучше. Иной раз старуха рассердится, а ухватить меня не за что…

За спиной кто-то, разговаривая с соседом, произнёс:

— Острый сегодня вопрос поднимают!