Вера попросила подруг, чтобы они нарвали снопик да отвезли в контору.

— Забалуеву нос утереть? Ага? — рассмеялась Гутя.

— Чтобы люди полюбовались.

— А я с таким снопиком встала бы перед председателем и сказала бы при народе: «Достань вершинку!»

— Он высокий — дотянется.

— Раскипятится. Зафыркает, как чайник на огне!

— А может обрадуется: он коноплю любит.

— Если бы сам эти семена раздобыл — урожай пришёлся бы по душе!

Гутя сказала, что лучше всего принести коноплю напоказ прямо на заседание правления, и все согласились с ней, а пока что условились никому не говорить о невиданных конопляных зарослях.

Но случилось иначе. И случилось это через неделю, когда густозелёная матёрка, опылившись, уже успела раздобреть, а бледноватая посконь, сослужив свою службу, начала увядать. Пришла пора рвать посконь да связывать в снопики. Время от времени, весело перекликаясь песнями, девушки выносили на межу снопы, бросали на землю, а сами опять скрывались в глубине зарослей. Никто из них не слышал, как подкралась к полосе мягкоходная темносиняя райкомовская «Победа». Забалуев, выйдя из машины, басовито гаркнул:

— Эй, девки! Поутонули все, что ли?

Первой вынырнула Гутя, держа в руке несколько былинок поскони. Ей хотелось ответить шуткой, но, увидев возле машины Векшину, она остановилась в нерешительности. И подруги тоже молча смотрели на секретаря райкома: что она скажет?

Об этой конопле уже писали в газете: опыт Веры Дорогиной удался! Не пора ли распространить по всему району?

Сергей Макарович не упускал случая похвалиться всем, чем только можно. И сейчас, заглядывая в глаза Векшиной, восторженно гремел:

— Отменное растение! Изо всей округи — у нас одних! Посмотри — как тальник на острове! Боимся: не ровен час, девки заблудятся — на коне отыскать не удастся! — и он захохотал.

— А вы зайдите сами. — Гутя кивнула Забалуеву на коноплю. — Тоже утонете! Даже картуз не мелькнёт!

Софья Борисовна, поздоровавшись, разговор начала не с конопли, а с песен, — им бы следовало выступать на смотрах художественной самодеятельности: вокальный квартет коноплеводческого звена! Песни под баян.

Девушки переглянулись, — дескать, принимают все за шутку, никакие они не артистки, поют просто так, для своей души.

Баянист у нас будет знатный! — подхватил Забалуев. — Мой сын! Скоро прикатит домой.

— Ну, совсем хорошо! — воскликнула Векшина. — На празднике, глядишь, сам председатель спляшет! Как, девушки, годится Сергей Макарович в плясуны?

— Земля под ним погнётся!

— С таким строгим плясать боязно!

Все расхохотались.

Почувствовав себя непринуждённо, девушки, перебивая одна другую, отвечали на расспросы о снегозадержании, об удобрениях, о борьбе с конопляной блошкой, да так задорно и суматошно, что не оставалось даже самой маленькой щёлки, в которую Сергей Макарович мог бы вставить своё слово. Не забыли девушки о звеньевой, — она бы рассказала за всех: говорит, как бисер нанизывает, — залюбуешься! Всё у неё — по-научному, по-агрономически!

— Мы отыщем её в саду, — сказала Софья Борисовна и, глянув на Забалуева, спросила — не собираются ли они в будущем году создать второе звено по выращиванию конопли.

— Оно, конечно, можно бы, — начал Сергей Макарович, почёсывая ногтем в уголке губ, — но, понимаешь, у нас маслобойка старая, боюсь — не управится.

— Я имею в виду другое.

— Волокно? Его тоже вдосталь. Даже продаём, лишние верёвки.

Векшина вырвала коноплинку. Девушки стали отыскивать для неё самые высокие стебли и рвали до тех пор, пока она не остановила их:

— Хватит, хватит. Куда мне столько?

Коноплю связали в снопик и уложили в машину, — корни уткнулись в ветровое стекло, вершинки — в заднее окно.

Проводив машину, Гутя воскликнула:

— Ну, девчонки, попадёт наш снопик в музей! Вот Верка обрадуется!..

А в это время Софья Борисовна в машине продолжила разговор о конопле. Повторный опыт удался, — надо его распространить на все окрестные колхозы. Семян потребуется много, и одно звено не справится.

У Сергея Макаровича поблёкло лицо. Кажется, он зря нахваливал коноплю? Просчитался. Уж больно Векшина добра для других колхозов! Того, и жди, оставит маслобойку на холостом ходу. А ему, Забалуеву, нет резона выращивать семена для других.

На всякий случай, возражать начал издалека. Известно, что масличной культурой для всех окрестных районов признан рыжик. На него дают план. Ну и пусть сеют все на здоровье. Оно, конечно, конопляное масло вкуснее, это всякий скажет, но маслобойки-то в деревнях развалились…

— Пойми, — убеждала Софья Борисовна, — вашему колхозу предоставляется большая честь — снабдить семенами весь район!

— Убыточно это нам. Ведь маслом-то мы торгуем по базарным ценам, деньги куём. А с соседей что получим? Гроши. А колхозникам одеваться надо? Соль да сахар надо покупать? Газеты выписывать надо? На это требуется тоже по-государственному смотреть. У меня и так люди в город бегут на производство. Парней совсем не осталось.

— Воспитывать надо, убеждать.

— Воспитывать хорошо, когда в чугунке мясо варится.

— Вот начнёте сдавать коноплю — колхоз пойдёт в гору. Да, да! И другим поможете поднять доходность.

— Пусть на картошке подымают.

Забалуев насторожённо умолк. А вдруг секретарь райкома назовёт его отсталым председателем?..

Векшина сказала:

— Ставь вопрос на заседание правления. А потом вынесем на общее собрание. Я приеду… Вот так.

Под жарким августовским солнцем дозревали хлеба.

Вера шла по саду с колосьями в руках. Она спешила порадовать отца…

Старик вторую неделю сам поднимался с постели; передвигая стул, ходил за ним: от кровати — к письменному столу, оттуда — к окнам, из которых был виден сад.

— Учусь! — говорил дочери и улыбался светло, как ребёнок. — И, видишь, подаю надежды: вчера сделал два рейса, сегодня — пять.

Вечером посидел за столом, просмотрел тетрадь с весенними записями; хотел сам что-то записать, но пальцы дрожали, перо втыкалось в бумагу.

Сегодня отец разрешил снять урожай с заветной делянки, и Вера надеялась, что необычные колосья ещё больше взбодрят его. Повернув на аллею, ведущую к дому, она остановилась и от неожиданности воскликнула:

— Ой, папа!..

В трёх шагах от неё — отец! В войлочных туфлях, в пиджаке; по привычке — без шляпы. Обеими руками опираясь на трость, он медленно передвигал ноги по гладкой дорожке. А следом за ним бесшумно шёл Алексеич, готовый в любую минуту подхватить под руки и помочь удержаться на ногах.

С высоко поднятыми колосьями Вера бросилась к отцу:

— Вот какие выросли!..

Старик стоял, высокий, костистый, и, всматриваясь в колосья, улыбался. Безостый гибрид дал на редкость крупное зерно! И созрел на неделю раньше скороспелой пшеницы. Теперь дело за размножением.

Алексеич вышел вперёд, удивив Дорогина своим неожиданным появлением, и сказал:

— Что задумал, Тимофеич, то и сотворил! Всем колхозом будем проздравлять.

— Малость повремените. А то опять разведёте разговоры на всю округу.

Солнце уже опустилось так низко, что тени деревьев вытянулись и, сомкнувшись, закрыли всю аллею. Отцу, пожалуй, пора возвращаться домой. Вера хотела подхватить его под руку, но он воспротивился:

— Нет, я помаленьку сам… — И медленно повернулся, переставляя впереди себя трость и опираясь на неё.

От реки потянуло прохладой. Вера безмолвно, одним взглядом попросила Алексеича присмотреть за стариком, а сама побежала к дому. С половины дороги крикнула:

— Я быстро…

Вернувшись, накинула отцу на плечи пальто.

Они шли все трое в ряд. Трофим Тимофеевич — в середине. Вера жарко и торопливо рассказывала об уходе за грядкой и обо всех наблюдениях: как вскопала землю, как посадила считанные зёрна, как увидела первые всходы. От большой радости за успех отца Вере хотелось, как бывало в детстве, покружиться на одной ноге, подпрыгнуть, на секунду обвить его шею руками, а потом убежать туда, где ещё не знают этой новости, и рассказать всем-всем.