— Почему же именно «пришлым»? — вдруг засмеялся между тем Лукашин. — А нас, местных, ростово-нахичеванских, куда же? Я ведь тоже член Донского ЦИК, и вы, Сырцов, и вот товарищ Ипполит.
Сам Лукашин был член РСДРП (б) с 1903 года, со II съезда.
— Товарищ Саркис, — вмешался Френкель, идя на помощь докладчику Сырцову. — Вас, по крайней мере, никто не отводил и не отводит! Речь же идет лишь о принципе подхода к этому вопросу! Товарищ Ковалев рекомендует в Дон ревком неграмотного командира дивизии, казака Шевкоплясова. а он...
— Позволь! — вспылил со своей стороны Дорошев. — Шевкоплясов, во-первых, не казак, он из иногородних крестьян, бывший вахмистр драгунского полка! Вместе с Никифоровым, Думенко и Буденным они организовали отряд Красной гвардии в районе Торговой — Великокняжеской и разгромили банду походного атамана Попова, опору всей местной контры тех дней! Не понимаю, как можно столь голословно и, прости меня, Арон, чистоплюйски отзываться о товарищах... Что значит, например, «неграмотный командир дивизии»? Когда надо было отстоять Царицын, то Шевкоплясов был грамотный и подходил в самый раз, а теперь вдруг обнаружил невежество?
Френкель сник, но линия осталась непоколебленной — снова взял слово Сырцов:
— Товарищи... конкретно! Донское бюро категорически возражает против кандидатуры Миронова, так как... он хотя и хороший боевой командир, не однажды нами же и награжденный, но... в политическом отношении величина крайне неопределенная...
Все молчали. Одни подавленно, другие в ожидании уже предопределенного решения: отказать в доверии местному активу. Сырцов выждал длительную паузу и отрубил в заключение:
— С бывшими казачьими офицерами, пришедшими к нам, надо быть очень осторожными, так как о них — имею в виду Голубова и Автономова — Советская власть не раз обожглась.
Ковалев выставил на сукно сухой, костистый кулак. Сказал, едва шевеля челюстью от напряжения:
— Товарищ Дорошев, дайте справку по Автономову. Когда и где именно на нем «обожглись»? И где он, по крайней мере, сейчас?
— А Голубов? — напомнил Френкель, не скрывая раздражения.
— На Голубова никто не делал ставки. Ни политической, ни военной, — процедил Ковалев. — То был авантюрист, случайный попутчик.
— Подтелков делал! — очень выгодно бросил реплику молчавший до сей поры Ларин.
Ковалев взглянул на него мельком и молча, с явным безразличием. Не найдя ничего лучшего, повторил свою просьбу к Дорошеву. Тот поднялся, сдерживая в себе нечто взрывчатое:
— Разрешите, товарищи? Вопрос об отношении к местным военным кадрам, безусловно, сложный, — сказал он. — Но нельзя же так запросто навешивать ярлыки и развенчивать не виновных ничем, исключительно преданных нам людей! Пусть даже и бывших офицеров! — Тут политичный Дорошев склонил голову в сторону Троцкого: — Нарком и председатель РВС сам не раз указывал на полную возможность и даже необходимость сотрудничества с ними, поскольку...
Троцкий благосклонно кивнул в ответ:
— Военное искусство... э-э... помимо знаний требует особого воспитания ума и воли. Но речь должна идти о персональном подходе!
— В том-то и дело! — повеселел Дорошев. — Именно Автономов и доказал свою полную преданность. Он сформировал армию, разбил Корнилова на Кубани и немцев под Батайском. А когда его отстранили, принял новое назначение, как следует солдату революции. В данное время... он формирует отряды горцев на Северном Кавказе...
— И — много наформировал? — едко спросил Френкель.
— Такими сведениями мы не располагаем. Обстановка сложная, там вообще вся 11-я армия под угрозой разгрома. — Дорошев знал, что стараниями «левых» и ходом обстоятельств 11-я армия уже на грани гибели, но из понятных соображений смягчил слова.
— Достаточно, — сказал Троцкий. Он, конечно, знал, что данные об Автономове несколько устарели: еще в октябре он лично подписал новый приказ о назначении Автономова временно исполняющим обязанности командующего 12-й армией при члене РВС Орджоникидзе. Предполагалось, что они смогут сколотить боеспособную часть из остатков 11-й... Предположения не осуществились: было уже поздно. И не стоило в данный момент ничего уточнять.
— А какие же имеются претензии к Миронову? — уже плохо владея собой, спросил Ковалев. — Он... в авангарде всей 9-й армии...
Троцкий, улыбаясь краешками губ, перебил:
— Товарищ Ковалев, на совещании в Царицыне, помнится, я уже как-то предупреждал вас о секретных данных, имеющихся в нашем распоряжении. Н-дэ... Вы, например, могли бы поручиться, что, взяв Новочеркасск, Миронов... не объявит себя новоявленным донским атаманом? Или каким-нибудь маленьким Бонапартом?
Ковалев опешил. Дальше, как говорится, было уж некуда...
Смотрел поочередно на каждого из своих внезапно возникших противников, оценивал. Сырцов, Френкель, Ларин, Гроднер да и сам Троцкий, кто они? Разве были они с винтовками на баррикадах девятьсот пятого, разве работали они в тягчайшем подполье при Столыпине? Почему с ними нянчились в охранке, никто не попал на виселицу или каторгу? Вообще, откуда они взялись ныне? Взлетели на гребне событий, выползли из углов и щелей, почуя запах жареного? Троцкий вступил в партию когда? Что им до народа, от имени которого они тут ведут речь? Да разве это — товарищи по идее, единомышленники, если стараются, как сказал однажды Ипполит, утопить в ложке воды?.. Они уже забыли, кто поднимал большевистское знамя на Дону год назад, им даже и Щаденко не нужен: председателя окружкома партии они тут именуют... бывшим портным, и только! И Ковалев тут лишний, и Дорошев сбоку припека... Как же получилось так, что они сорганизовались в прочную цепь, а нас осталось наперечет? Только потому, что честные партийцы один за другим гибли на позициях, а Ленина вывела из строя эта проклятая террористка Каплан? Как мы могли довериться этим ползучим уклонистам и оппортунистам разных мастей?
Надо бороться, Ковалев, даже здесь, надо взять себя в руки... Бороться изо всех сил, как положено большевику.
Он встал над столом, высоченный и слабый, напрягся. В больной груди что-то клокотало и пекло. Сказал со спазмой в горле:
— Все здесь... надеюсь, понимают, что речь нынче не о том, кому быть в Донбюро, а кому нет... Это дело в общем-то десятое... Но речь — о направлении политики! Всей нашей политики по отношению к народу и внутри его, о людях в руководстве, которые способны такую политику проводить в жизнь... — Он обвел глазами всех и неожиданно увидел в дальнем углу внимательное и настороженное лицо молодого председателя Царицынского совдепа Левина: он смотрел с сочувствием. Двадцатилетний Рувим Левин, в силу возраста не наживший еще очков и бородки «под вождя левых», смотрел дружелюбно, и Ковалев заговорил горячее, будто для одного Левина: — Я заявлял и заявляю со всей ответственностью, что казаков, даже чуждых нам, победить можно не только пулей, но и силой убеждения, и своей правотой по отношению к ним! Если же они перейдут к нам исключительно под силой оружия, то это будет не политическая победа... Тогда мы должны будем делать то, что делал Петр Первый, когда усмирял Кондрата Булавина. Он делал это для укрепления самодержавия, нам же придется делать это для укрепления социализма. Не вяжется одно с другим, товарищ Френкель!
Неожиданно горло Ковалева перехватил кашель. Он прижал платок к губам, сотрясался чахоточным приступом, багровел лицом. Все терпеливо молчали. Наконец дыхание восстановилось, он скомкал платок, цветущий кровавыми кляксами, и сказал с надрывом:
— Казачий отдел ВЦИК категорически настаивал и настаивает на неукоснительном исполнении на Дону и в других казачьих областях июньского декрета, поскольку его никто не отменял! Это — партийная линия: привлечение казачьей бедноты и середняков к строительству новой жизни. А вы даже и сами Советы в этих областях подвергаете сомнению? — он снова удушливо, глубоко закашлялся. На белом платке вновь зацвели кровавые пятна мокроты. Дорошев звякнул стеклянной пробкой графина и стаканом, но Ковалев повел рукой отрицательно и сказал, вовсе захлебываясь: — О Миронове... Товарищ Миронов, кроме ордена ВЦИК и серебряной шашки от штаба армии... имеет четыре ранения за этот год! За революцию и Советскую власть.