В следующем году, когда начались переговоры о мире с турками, Екатерина доверила Григорию Орлову поручение государственной важности. Он по-прежнему вызывал ее восхищение. «Граф Орлов, — писала она г-же Бьельке, — красивейший человек своего времени».^[123]

Приезжал ли Потемкин в Петербург после отъезда Орлова, чтобы помочь Екатерине преодолеть очередной кризис? Точных сведений о нем за эти месяцы мы не имеем, но в какой-то момент перемирия он, несомненно, снова посетил столицу.

Отъезд Орлова на юг вызвал к жизни еще один заговор против императрицы, что также играло на руку Потемкину. Некоторые офицеры Преображенского полка решили, что Орлов отправился в армию, «чтобы убедить ее присягнуть ему» и сделаться «государем Молдавии и императором». Они грозили воплотить вечный кошмар Екатерины: свергнуть ее и возвести на престол великого князя Павла. Заговор был раскрыт, но все же чем ближе подступало совершеннолетие Павла, тем сильнее волновалась императрица. Шведский дипломат Риббинг писал в одной из июльских депеш 1772 года, что она удалилась в одно из своих имений, чтобы обдумать необходимые меры, в сопровождении Кирилла Разумовского, Ивана Чернышева, Льва Нарышкина — и Григория Потемкина.^[124] Первые имена не требовали пояснения — этим людям Екатерина доверяла почти двадцать лет. Но присутствие 31-летнего Потемкина было неожиданно. Это — первое упоминание его в качестве близкого советника императрицы. Впрочем, даже если швед допустил ошибку, из нее явствует, что Потемкин в Петербурге и уже гораздо ближе к Екатерине, чем кто-либо мог предположить.

Есть и другие намеки на то, что он давал ей приватные советы гораздо раньше, чем принято считать. Когда она вызвала его в конце 1773 года, то сказала, что он давно уже близок ее сердцу. В феврале 1774 года она писала ему, что жалеет, что их отношения не начались «полтора года назад» — то есть в 1772 году.^[125] Теперь она чувствовала, что влюбляется.

Когда Григорий Орлов начал переговоры с турками в местечке Фокшаны в Молдавии, Потемкин, если верить преданию, также находился на переговорах, причем шокировал окружающих поведением, которое потом станет знаменитым. Пока Орлов вел переговоры, Потемкин часами лежал на диване, в халате, погрузившись в задумчивость. Это очень на него похоже. Но не менее вероятно и то, что он со своими войсками находился в Молдавии, как и вся армия.^[126]

Орлов не обладал ни дипломатическим опытом, ни складом характера, необходимым для порученной ему роли. Может показаться, что Екатерина имела особые причины удалить его из Петербурга, но, с другой стороны, как представить себе, что она рискнула успехом переговоров, только чтобы отдалить его от себя? Некоторые предполагают, что ему помогал опытный Обресков, русский посол в Порте, недавно освобожденный из Семибашенного замка. И все же Орлов едва ли мог справиться с долгим и уклончивым торгом — традиционным приемом турецкой дипломатии.

Затем он поссорился с Румянцевым. Орлов хотел возобновить военные действия; Румянцев, который знал, как мало осталось солдат, как близка эпидемия и как тают деньги, отказывался. Твердый и резкий фельдмаршал, вероятно, вывел из себя вспыльчивого и недальновидного великана, и тот, к великому изумлению турецкой делегации, прямо во время заседания объявил, что повесит Румянцева. Турки, считавшие себя воплощением цивилизованности, конечно, только покачали головами, дивясь славянскому варварству. Однако переговоры шли все труднее. Екатерина решительно требовала, чтобы турки отказались от контроля над Крымом. Те отвечали, что Черное море — «чистая и непорочная дева», озеро султана. Принять условия Екатерины означало для Порты утратить контроль над северным побережьем Черного моря, за исключением крепостей, и позволить России сделать еще один шаг к осуществлению заветной мечты Петра I.

Успехи Румянцева беспокоили и Австрию, и Пруссию. Фридрих II не хотел, чтобы его союзница Россия приобрела слишком много оттоманских земель. Австрия, враждебная и Пруссии, и России, тайно обсуждала с Портой оборонительный трактат. Пруссия желала компенсации за союзническую верность России, Австрия — за неверность Турции. Изрядный аппетит как у России, так и у Пруссии вызывала анархичная Польша. Австрийская императрица Мария Терезия не одобряла грабежа, однако, как выразился Фридрих II, «плакала, но взяла». Слабая и сама себя разрушающая Польша напоминала открытый банк, откуда коронованные разбойники могли брать сколько им нужно, чтобы оплачивать свои дорогостоящие войны. Австрия и Пруссия договорились с Россией о первом разделе Польши и позволили Екатерине выставлять требования Турции.

Когда раздел Польши был уже почти решен, на сцену выступил традиционный союзник Турции — Швеция. Много лет Россия тратила миллионы рублей на взятки, чтобы эта северная держава оставалась ограниченной монархией, балансирующей между французской и русской партиями. Но в августе 1772 года ее новый король Густав III восстановил абсолютизм в полной мере и теперь подталкивал турок к продолжению войны.

Тем временем Орлов устал от упорного нежелания турок предоставить независимость Крыму. Утомила ли его сложность дипломатии, замысловатый турецкий этикет или присутствие зевающего Потемкина, но Орлов выставил ультиматум, и турки удалились. Переговоры были сорваны.

Орлова заботило другое: происходящее при петербургском дворе. 23 августа, не дожидаясь высочайших распоряжений, он помчался в Петербург. Если в это время Потемкин все еще лежал на диване, вероятно, он задумался еще сильнее.

Подъехав к Петербургу, Григорий Орлов был остановлен на заставе по специальному приказу императрицы и вынужден был отправиться в свое имение Гатчину.

Несколькими днями раньше, 30 августа, 22-летний красавец, офицер конной гвардии Александр Васильчиков, был официально назначен генерал-адъютантом императрицы — и поселился в Зимнем дворце. При дворе знали, что их любовная связь длится уже месяц. Васильчикова представили государыне по инициативе Панина. Она внимательно присмотрелась к нему. В Царском Селе, когда он сопровождал ее карету, она подарила ему золотую табакерку с надписью «За усердие к службе» — необычная награда для караульного. 1 августа он был назначен камер-юнкером.

Узнав, что Григорий Орлов едет в Петербург, Екатерина взволновалась и разгневалась: бросить и без того зашедшие в тупик переговоры означало выставить ее частную жизнь на обозрение всех кабинетов Европы. В самом деле, иностранные послы смутились: они считали, что Орлов — партнер Екатерины на всю жизнь. Они привыкли балансировать между Паниными и Орловыми, теперь союзниками братьев Чернышевых. Политического смысла появления Васильчикова не мог угадать никто. Очевидно было лишь, что Орловы сходят со сцены, а Панины возвышаются.

Охлаждение между Орловым и Екатериной длилось уже около двух лет; причины его нам точно неизвестны. Теперь ей было сорок лет, ему — тридцать восемь: возможно, оба казались друг другу слишком старыми. Он никогда по-настоящему не разделял ее интеллектуальных интересов. В политике она ему доверяла, однако умом Орлов все-таки не блистал: Дидро, позднее встречавшийся с ним в Париже, сравнил его с котлом, «который вечно кипит, но ничего не варит». Может быть, разочарованию в Орлове способствовало и общение Екатерины с Потемкиным — и тем не менее остается непонятным, почему она заменила Орлова другим. Возможно, выплачивая многие годы свой долг Орлову и его семье, она еще не чувствовала себя готовой к сближению с эксцентричным и властным Потемкиным. Позже она пожалеет, что не призвала его сразу.

В тот же день, как Орлов отбыл в Фокшаны, расскажет она позднее Потемкину, ей живо описали все разнообразие его любовных подвигов. Конечно, она подозревала его в неверности много лет. Иностранные послы были прекрасно осведомлены о его любовных аппетитах и неразборчивости. «Он любит так же, как ест, — утверждал Дюран, — и ему все равно, что калмычка или финка, что первая придворная красавица». Как бы то ни было, Екатерина решила, что не может более доверять ему.^[127]