Теперь, когда я дернул руку, он свободно её отпустил. Я вытянул другую, невредимую, и он тут же поднес её ко рту. Он касался кожи губами так нежно, что я вздрогнул от мысли о грядущей жестокости.

Он не отрывал от меня косого взгляда, наблюдая, как я напрягся в ожидании, когда он раскрыл губы. Но он не стал кусать, а только скользнул теплым языком по пульсирующей вене, тут же обжигая влажную кожу холодным дыханием.

Я дернулся, потому что не был готов к такому повороту событий. Но крепкая хватка Майкеля не поддалась слабому сопротивлению. Тогда я уперся другой рукой ему в плечо, пытаясь оттолкнуть его. Он только тихо засмеялся, и теперь дыхание на моей коже казалось горячим, словно воздух из печи.

Он прикусил мою кожу – обычными, тупыми зубами, а не острыми клыками – царапнул её, лизнул и пососал, пока она не покраснела от притока крови, которую словно тянуло к нему – так же, как его тянуло к ней. Не оглядываясь, я нашарил подоконник за своей спиной и вцепился в него так, что заболели пальцы.

Он придвинулся и, наверное, прижался бы ко мне, если бы моя рука между нашими телами не сдерживала его натиск. Я попытался отступить, но Майкель не позволил дистанции между нами увеличиться. Он пригвоздил меня к стене: я почувствовал, как лопатки врезались в жесткое дерево. Одной рукой он оперся о стену, так близко к моему лицу, что я мог чувствовать запах его мыла; другой приподнял мое запястье, склонился над ним и укусил.

Я вздрогнул, словно в меня ударила молния, и задумался, забыл ли я о боли, притупило ли время воспоминания, или он просто был сегодня более грубым. Даже зная, какие муки меня ждут, я хотел позволить ему насытиться, взять с меня хотя бы это, раз уж он не намерен пользоваться основными услугами. Но моё тело действовало само по себе: я отталкивал его, цепляясь за сюртук, впивался пальцами в подоконник, как будто мог сбежать и избавиться от Майкеля. Я не был слабым, но моя сила не шла ни в какое сравнение с мощью вампира. Я чувствовал себя мышью, которая пытается взять верх над кошкой, держащей её в когтях.

Когда у меня подогнулись колени, он подтянул меня свободной рукой и вжал в стену, рыча так, что у меня волосы на затылке встали дыбом. Этот звук куда больше подходил животному, огромному существу, рыщущему по лесам и пугающему здравомыслящих людей так, что они боятся покидать свои дома. Но не человеку в шляпе и сюртуке с рассыпанными по плечам волосами и редкой ослепительной улыбкой.

Так звучит Смерть, пришедшая за тем, что ей причитается. Человек не может издавать такой рык.

Я перестал сопротивляться и только мелко дрожал, вцепившись в его сюртук. Мои пальцы вздрагивали возле его щеки с каждым движением его острых, как иголки, клыков.

Боковым зрением я заметил, как его рука сжимается в кулак и костяшки касаются дерева. Он вытащил клыки и поднял голову, чтобы взглянуть на меня своими темными, дикими глазами. Я попытался выскользнуть из узкого пространства между ним и стеной, но он пригвоздил мои руки к доскам. Из ранок медленно сочилась кровь. Он прильнул к укусу и слизнул капли, не дав им упасть на пол, а затем снова впечатался в моё запястье, посасывая, но не кусая.

Он устранил последнюю преграду между нами, и теперь его грудь прижималась к моей, его тело вжималось в моё. Он склонил голову так, что мы почти касались щеками. От каждого моего выдоха его волосы трепетали, пряди поднимались перед моими глазами и прилипали к моей вспотевшей коже. Он опустил руку мне на талию, не давая пошевелиться. Я закрыл глаза, медленно, осторожно разжал пальцы и убрал руку с его плеча.

Мы могли бы быть просто любовниками в страстных объятьях, слишком нетерпеливыми, чтобы добраться до постели. Могли бы, если бы не боль в моем запястье, если бы я не видел боковым зрением, как работало его горло при каждом глотке.

— Майкель, — звук получился тихий, но слишком хриплый для шепота.

Он что-то прогудел в ответ, и я взял на себя смелость предположить, что он меня слушает, облизал сухие губы и попытался снова заговорить:

— Ты же меня до последней капли высосешь.

На этот раз он, похоже, глухо засмеялся, и немного оторвался, чтобы ответить мне.

— У тебя ещё есть, чем поделиться.

Его язык скользнул по запястью: раз, другой, потом ещё раз. Я повернул голову и снова произнес его имя, наблюдая, как его взгляд скользит по мне и возвращается к моей руке, прижатой к стене, словно вид нескольких капель крови приковывал его внимание, как сытный обед – голодающего.

Я нервно рассмеялся и попытался пошутить:

— Знаешь, я так начну думать, что ты не ел всю неделю.

Он посмотрел на меня со странным выражением лица, которого я не мог понять. Освобождая меня, он разжал пальцы и отошел на пару шагов.

Я медленно опустил руку. Он стоял в центре комнаты, не отрывая от меня взгляда. Пока он не заговорил опять, я, пожав плечами, скользнул к комоду, чтобы достать свежие бинты. За прошедшую неделю я израсходовал все свои запасы, так что теперь приходилось выпрашивать у девчонок. Присев на край кровати, чтоб перевязать новый укус, я печально подумал, что мне придется покупать больше перевязочного материала, раз Майкель собрался продолжать свои визиты.

На этот раз бинтовать было сложнее – вторая рука слушалась не очень хорошо. Майкель смотрел, как я заматываю руку, снова разворачиваю и начинаю сначала, а потом подошел, присел рядом и придержал один из концов бинта.

— Спасибо, — сказал я, бросив на него короткий взгляд. Вышло резко и неожиданно, и я подумал, что он посчитает эти слова неискренними.

Он не ответил, лишь коротко кивнул. Но когда я закончил, он завязал концы повязки и, вытянув мои руки параллельно друг другу, посмотрел на них с едва различимой улыбкой в уголках рта. Запястья выглядели по-разному: одно было забинтовано свободнее, а на другом повязка, прикрывающая свежую рану, была толще. Он провел пальцем по моему предплечью, от одежды к бинтам.

Я отдернул руки и попытался встать.

— Я оставлю тебя, чтобы ты мог...

— Подожди, — сказал он. — Не уходи.

Я сел обратно. Он неподвижно стоял на коленях, почти как человек на молитве, разве что в его глазах не было никакого покаяния или благоговения – только зловещее спокойствие.

— Что? — спросил я, когда понял, что он не собирается у меня ничего требовать. — Тебе нужно от меня... что-то ещё?

Он поднял голову и поймал мой взгляд. В уголках его глаз собрались морщинки.

— Нет, я не о том, что ты думаешь. — Он встал, потянулся и оперся бедром об изножье кровати. — Просто я пока не хочу ложиться, вот и всё.

Я в замешательстве сдвинул брови.

— Ну и чего тогда ты от меня хочешь?

Он беспечно пожал плечами, обводя комнату взглядом. Я не мог понять, что интересного можно найти в этой убогой обстановке, но он рассматривал её, как горный пейзаж.

— Поговори со мной, — произнес он через плечо.

— О чем? — спросил я.

— О чем угодно.

Я в недоумении уставился на его спину. Я не понимал, что во мне, шлюхе, может заинтересовать мужчину вроде него. Не моя комната, и уж точно – не моя жизнь. Не раздумывая, я выпалил первый же вопрос, который пришел в голову:

— Сколько тебе лет?

— Сто семьдесят четыре, — без промедления откликнулся он, но слова прозвучали сдержанно и неестественно, невыразительно. Словно ему задавали этот вопрос уже тысячи раз, и он заучил наизусть ответ, не несущий никакого смысла.

Я смотрел на его профиль. Он пристально изучал комнату, и на его лице отразилось легкое любопытство, словно эта скучная каморка интересовала его больше, чем почти двести лет собственной жизни.

— Чем же ты занимался всё это время? — спросил я сам себя, восхищенно представляя, сколько возможностей дает такая жизнь.

Он замер и медленно повернулся, хмуря брови.

— Что ты сказал?

Я незаметно сдвинулся к краю кровати, будучи неуверенным, что означало его выражение лица, предвестником какого настроения оно было.