— Похоже на правду, — сказал на это Кожин. — Лозоходец… ну, Марьян Паков, тоже, помнится, предполагал, что мы имеем дело не с той Гродницей, которая здесь стояла до войны, а с ее копией. Это прекрасно объясняет, почему мы видели разрушение на видеозаписи, находясь якобы в том же самом здании, которое было уничтожено полвека назад. Другая вселенная подменяет элементы нашей реальности их ухудшенными копиями… по состоянию на момент гравитационной атаки… преимущественно.

При последних словах ему еще вспомнилось превращение современного коптера в довоенный вертолет и обратно.

— Только это не объясняет чудодейственные вещи… артефакты, за которыми гонялся Лозоходец, — добавил Андрей затем.

— Отчего же, — немедленно возразил Измаил. — Если вселенная-копия склонна к хаосу, законы привычного для нас мира в ней нарушаются. Соответственно, предметы из такой хаотичной реальности тоже не подчиняются этим законам. И нарушают их, попав в наш мир. Собственно, проникновение этих предметов можно было считать первыми симптомами вторжения сопряженной вселенной в нашу. Первыми, так сказать, звоночками. Очевидно же, что никакой процесс не происходит мгновенно. И… осмелюсь предположить, что он и теперь далек от завершения.

— Даже так? — последняя фраза еще более обескуражила Кожина, чем даже зрелище мертвой серости и ржавчины на месте привычного мира.

— Если исходить из того, что смысл существования той, другой вселенной — распад, — было ему ответом, — тогда конечной целью должно быть полнейшее Ничто. Пока же то, что мы наблюдаем, сохранило многие атрибуты привычного, физического мира. И даже позволяет существовать некоторым формам жизни… правда, совсем уж примитивным, низшим… что опять-таки служат цели разложения.

— Так… стоп! — резко воскликнул Андрей. — Низшие формы, говорите? Имеете в виду бактерии… микроорганизмы? Но как насчет нас с вами? А цыганки? И той твари, в которую превратилась Юлия Кранке? Что-то здесь не стыкуется у вас, уважаемый Измаил. Та же тварь… выглядела она, конечно, жутко. Но к бактериям ее отнести точно нельзя.

Ответ ошеломил Кожина еще больше, чем все, что он увидел в этот злополучный день.

— А с чего вы взяли, — старик говорил медленно и осторожно, как обычно общаются с душевнобольными, — с чего решили, что мы с вами имеем какое-то отношение к жизни? Опять инерция, понимаю. В данном случае — инерция мышления. Но… подумайте сами: вас подстрелили. Попали в живот. Разве после этого выживают? Не говоря уж про меня. Я-то тем более не имел шансов выжить. После гравитационной-то атаки.

Опешивший от такого заявления Андрей в то же время вынужден был признать про себя — крыть аргументацию Измаила ему нечем.

— Что до тварей, — продолжил Измаил, — то они, строго говоря, и не были никогда живыми. Просто порождения хаоса… подобно тому, как кипение жидкости порождает пузыри на ее поверхности. Тот же факт, что мы с вами все еще ходим, дышим, объясняется… я думаю, тем, что эта вселенная разрушения выдала нам нечто вроде пропуска… визы, хе-хе. Охранного знака, дабы порождения этой извращенной реальности воспринимали нас как своих.

С этими словами он распахнул полы своего, доведенного до состояния тряпья, одеяния на груди. Там, на заросшей седыми волосками коже красовалось пять зарубцевавшихся шрамов. Следы от когтистой пятерни.

— Готов поспорить, точно такой же есть и у вас, — молвил старик, запахнувшись, и Кожин кивнул. — Не знаю только, для чего вселенной хаоса это понадобилось. Сохранять мне… повторяю: не жизнь, но это странное существование между жизнью и смертью. Десятилетиями бродить одному по мертвому городу.

— Понимаю, — бросил дежурную и бессмысленную реплику Андрей, но Измаил не обратил на нее внимания.

— И уж совсем непонятно, — продолжал говорить он, — зачем допускать меня в оригинальную реальность. Вначале я думал, что это шанс. Предупредить человечество, дать возможность предотвратить наступление такого финала. Думал, если люди поймут, что совершили, покаются и начнут творить больше добра… дабы компенсировать содеянное зло, процесс обратится вспять. Я выходил в разное время и в разные места… но оказался неспособен не то что изменить хоть чего-нибудь, но даже быть элементарно понятым. Видимо, во мне самом слишком много хаоса — я успел буквально пропитаться им. И потому в реальности обычной, нормальной, выглядел безумцем. Теперь же, я думаю, цель иной вселенной была не в этом. Она и не собиралась позволять мне что-то исправить, предотвратить. Скорее всего, меня отпускали, чтобы я привел хаос и разложение за собой. Как знаменосец в авангарде атакующей армии.

Вдохнув печально, Измаил добавил:

— А теперь мы с вами существуем, похоже, для того, чтобы стать свидетелями конца. Полного и всеобъемлющего. Этим мы доставим вселенной хаоса некое извращенное удовольствие. Она, ведь, похоже, как артист — нуждается в зрителях.

Эти его слова Кожин уже не слушал — собственные мысли полностью овладели его вниманием. Каким бы ни казалось мрачным и безнадежным то, что говорил старик, сказанное им внезапно принесло озарение. И пробудило в душе Андрея неуместную, на первый взгляд, надежду.

«Ничего нельзя изменить, — пронеслось у него в голове. — Как бы не так! Чего нельзя делать, так это сидеть и ждать, когда все закончится… вообще все!»

А вслух поинтересовался… вернее, уточнил:

— То есть, я правильно понял? На самом деле вы такой один… просто приходили в разное время? Потому и не пересекались… ну, с копиями своими?

— Верно, — отвечал Измаил. — Это можно сравнить с дублями во время киносъемки… хотя, понимаю… аналогия грубая.

— А… перемещаться таким способом можете только вы? Или любой желающий? — не унимался Кожин.

— Скорее, второе, — было ему ответом. — Точка перехода никак от меня не зависит. Она просто есть… могу показать.

— Уж сделайте милость, — попросил Андрей.

— Другое дело, — зачем-то добавил Измаил, — что до вашего прихода кроме меня пользоваться ею было некому. Твари не в счет… существовать в нормальной реальности они бы не смогли.

С этими словами он повел Кожина через городок. Путь не занял много времени — совсем невелика оказалась Гродница. И на этот раз, что ценно, не чинила препятствий тем, кто вздумал по ней прогуляться.

Искомое место находилось в самом центре города. На площади, которую окружали здания ратуши, полицейского участка, почтового отделения, школы и церкви. А прямо посреди площади высился… столб, не столб — просто какая-то полоса тянулась от брусчатки к серому небу. Полоса не твердого вещества, не жидкости и даже не газа. Но искажения: если смотреть сквозь нее, очертания предметов виделись размытыми, с нарушением пропорций.

Полоса дрожала, подергивалась рябью. Отчего была еще более заметна на фоне этого, лишенного движения, мира.

— Последний вопрос, — обратился Андрей к Измаилу, не сводя зачарованного взгляда с полосы; так крестоносец мог смотреть на внезапно найденный им Святой Грааль или алхимик — на обнаруженный наконец-то философский камень. — А можно в любое время и место через нее переместиться?

— Насчет времени… пожалуй, да, — согласился тот. — Если, конечно, перемещаться в прошлое, а не в будущее, которого, как вы понимаете, у мира при таком раскладе нет. А в остальном… видите ли, мы пребываем, вроде как, в безвременье. За пределами нормального временного потока, во всяком случае. Так что для нас любой момент в обычной реальности — равноценен. Достаточно лишь пожелать…

От услышанного Кожин внутренне восторжествовал — виду, впрочем, не показывая. А старик продолжал:

— Что до пространства, то изначально я был ограничен местом, где раньше находилась Гродница и ее окрестностями. Но в дальнейшем доступная область расширилась. Теперь же… учитывая, что хаос и… так сказать, омертвение реальности распространились по всей Земле… как минимум, уже должна быть доступна любая точка планеты.

— Прекрасно! — на сей раз Андрей не сдержал своих чувств.

Точнее, единственного чувства — ощущения близкого триумфа.

— В таком случае, — произнес он, едва не задыхаясь от радостного предвкушения, — могу повторить то, что уже говорил вам… тогда, в театре. Бывайте… и спасибо за все!

С этими словами Кожин бросился к искажающей полосе. Буквально влетел в нее на полном ходу. Уже зная, куда… а главное, когда он хотел бы переместиться.

Или, правильнее сказать, не «хотел», но «должен».

Желание его осуществилось. Мгновение — и зрелище посеревшего безжизненного городка сменилось другим городом. Огромным. Расположенным на другом конце земного шара. И на много десятилетий отстоящим от того времени, в котором выпало родиться и жить Андрею Кожину.

Жизнь в этом городе била ключом, что после мертвой безлюдной Гродницы действовало ошеломляюще. Тротуары были запружены толпой прохожих, каждый из которых куда-то спешил, лавируя в этом живом лабиринте. На несколько мгновений растерявшийся и замерший на месте, Кожин пару раз едва избежал столкновения с такими вот городскими торопыгами. Точнее, те едва не врезались в него.

С другой стороны, суета эта оказалась Андрею в некотором смысле на руку. В людском потоке никто не мог заметить еще одну каплю-человека, появившуюся из ниоткуда.

Другим потоком — шумным и разноцветным — носились по проспектам и вдоль улиц автомобили. Еще не способные летать по воздуху, а потому нуждающиеся в дорогах, чтобы передвигаться. Вдобавок, в ту эпоху человечество не испытывало нехватки нефти и потому могло позволить себе сжигать продукты ее переработки в качестве топлива. Отчего над городскими улицами висел стойкий запах гари.

Не было еще и некоторых других привычных для Кожина атрибутов жизни в мегаполисе. Над улицами, среди тянущихся к небу зданий, не вспыхивали прямо в воздухе гигантские голографические экраны с рекламными объявлениями. А вместо компактных наручных коммуникаторов горожане использовали коробочки величиной с кисть руки, которые они, вдобавок, подносили к голове и ушам — невзирая на вредное излучение. А может, просто не знали о нем.