5

— Скорее! Сюда! — продолжала надрываться Кранке, даже когда Кожин и Паков уж подбежали к ней, стоявшей на тротуаре. — Смотрите!

В той стороне, куда она указала рукой, оба мужчины заметили… человека. Да, на сей раз это был именно живой человек. Не спеша прогуливавшийся вдоль проезжей части в нескольких сотнях метров от них.

— Стойте, полиция! — выкрикнул Марьян Паков, широкой решительной поступью направившись к человеку. Андрей Кожин и Юлия Кранке двинулись следом.

Ботинки лейтенанта стучали по мостовой.

— На территории посторонний, — приговаривал он на ходу, держа перед лицом коммуникатор. — Организую преследование.

До человека, неизвестно откуда взявшегося, остались считанные шаги. Уже можно было разглядеть, что это была женщина — явно пожилая, сгорбленная, в юбке едва ли не до пят и с головой, закутанной в цветастый цыганский платок.

— Пани, — подчеркнуто вежливо окликнул ее Паков. — Это полиция округа. Вы не могли бы?..

И в этот момент старуха в цыганском платке совсем неожиданно для своего возраста перешла на бег, припустив прочь. А преследователи ее, растерявшись на миг от столь внезапной перемены, хоть и тоже ускорились, но с опозданием.

Да, если б проводились соревнования по бегу, любой из троих обставил бы сгорбленную старую цыганку в два счета. Что Кожин, что Кранке, не говоря уже о молодом рослом Пакове. Вот только соревнования обычно проводятся на заданном маршруте — прямом или замкнутом. Цыганка же поворачивала с улицы на улицу, бросалась в каждый переулок, петляла между брошенными машинами. Этих, последних, оказалось немало, в том числе и прямо посреди мостовой. И трое преследователей теряли темп на каждом из поворотов. Темп… и силы. Тогда как треклятая старуха казалась неутомимой, словно автомат.

Ей, вдобавок, ни капли не мешал туман — неведомо откуда взявшийся и клубившийся над мостовыми, между стенами зданий. Туман ухудшал видимость, скрадывая даже то жалкое и тусклое подобие цветового разнообразия, что досталось Гроднице. Из-за тумана Пакову, Кожину и Кранке приходилось двигаться медленнее. И чаще смотреть под ноги.

— Черти что здесь происходит, — ворчал на ходу Андрей, стараясь не упустить из виду темнеющую впереди спину цыганки. Та, то меркла, скрываясь за туманной пеленой, то проступала вновь.

Погоня окончилась на небольшой площади с памятником, изображавшим какого-то всадника с саблей наголо. Старуха вбежала на крыльцо сравнительно высокого по местным меркам здания — солидного, с колоннами. Вероятно, до войны здесь располагалась ратуша или местный театр.

Уже стоя на широком крыльце, возле одной из дверей, ведущих в здание, цыганка обернулась навстречу своим преследователям.

Первой из них резко остановилась Юлия Кранке, едва взглянув в лицо старухе. Ее примеру почти сразу последовали и Кожин с Паковым — но, скорее, рефлекторно. Подобно тому, как, когда кто-то поблизости чихает, хочется чихнуть самому.

Цыганка простояла секунду, затем усмехнулась и погрозила тройке преследователей крючковатым пальцем. После чего юркнула за дверь.

— Простите, пани Кранке, — обратился к женщине Паков. — Честно говоря, не понял, почему остановились… вы. Ну и мы заодно. Вас что-то напугало в этой старухе?

— Скорее, я узнала ее, — вздохнув, ответила Юлия. — Это моя прабабушка. Видела ее фотографию в семейном архиве. До войны она жила здесь, в Гроднице. Кстати, дар мой передается по женской линии. Так что, можно сказать, от нее его я и унаследовала.

— Подождите, — нахмурился Андрей Кожин. — Разрешите нескромный вопрос: разве вы — не немка.

— Немка, — подтвердила Юлия Кранке. — Но в роду у меня… по материнской линии были цыгане. Почему нет?

Кожин снова поглядел на нее, на этот раз повнимательней. Да, не «белокурая бестия». Но таковых и в двадцатом веке было немного — в те времена, когда Европа была лоскутным одеялом из мелких государств, смешанные браки не успели стать нормой, а предкам той же Кранке (по другой линии) вообще приспичило озаботиться вопросами расовой чистоты.

Просто рыжеволосая веснушчатая женщина. Даже симпатичная немного. Если бы еще вела себя поспокойнее…

Но вот глаза… глаза под роговыми очками у госпожи Кранке на поверку оказались не зелеными и не голубыми, как можно было ожидать. Но черными и глубокими. Полученными, не иначе, по наследству в одном комплекте с экстрасенсорным даром.

— Черти что здесь происходит, — повторил Кожин.

Здание действительно оказалось театром. Войдя внутрь, Андрей и его спутники попали в темное помещение, явно служившее вестибюлем. С неизбежным гардеробом: фонарь Пакова высветил окошко в стене, а за ним вешалки с еще висящими на них куртками, пальто и шляпами, белесыми от покрывавшей их пыли. Имелись в вестибюле и зеркала, на тот случай, если посетившим театр дамам потребуется полюбоваться на себя, любимых в новом макияже и выходных нарядах.

Вот только некому было в Гроднице больше ни давать представления, ни аплодировать, сидя в зрительном зале, ни, тем более, потратить немного времени на самолюбование. Жизнь покинула городок давно. И лично Кожин сильно сомневался, что он вскоре снова станет обитаемым.

Даже той единственной живой души — старой цыганки, встреченной на улицах Гродницы — было не видать. Хотя она могла прятаться в темноте.

Паков, которому надоело бестолково шарить лучом фонаря в темноте, наконец, приметил огромное окно, закрытое толстыми темными шторами. Через едва заметный зазор между занавесками проникало немного дневного света.

— Да что мы мучаемся, — проговорил он, и, подойдя к окну, резко отдернул сначала одну занавеску, потом другую.

Ветхая от старости ткань второй из занавесей не выдержала и порвалась под резким движением рук лейтенанта. Тем не менее, в вестибюле сделалось гораздо светлее. Так что пару секунд спустя примеру Пакова последовали Кожин и Кранке, отодвинув шторы еще на двух окнах.

— И где же ваша прабабка, госпожа Кранке? — чисто риторически спросил Андрей, когда стало достаточно светло, чтобы убедиться: по крайней мере, в вестибюле беглой старухи точно нет.

— Ну, далеко уйти она так и так не сможет, — ответил за Юлию Паков. — Здесь нету, значит, в каком-то другом помещении отсиживается. Если только не сообразила запасной выход найти. Что не очень-то удобно делать в темноте, да еще когда у тебя фонарика нет. Или… как насчет гардероба?..

Желая проверить свое нечаянное предположение, лейтенант заглянул в окошко, через которое в прежние времена принимали и возвращали одежду. Вгляделся в ряды вешалок, в промежутки между занимавшими их пыльными вещами.

Увы! По ту сторону окошка не только никто не прятался, но и прятаться, по большому счету, было негде. Не очень-то плотно были развешаны предметы одежды местных поклонников сценического искусства — оставались немалые зазоры. Кроме того, висела одежда достаточно высоко над полом. Так что малорослая цыганка могла разве что голову спрятать.

— Никого, — разочарованно развел руками Марьян Паков, отходя от гардероба.

— А ваша прабабушка и при жизни любила… так же? — меж тем спросил у Юлии Кранке Андрей.

И, заметив, что невольно оговорился, поспешил поправиться:

— Ну, в смысле, раньше. До того, как Гродницу в коллапс затянуло. Тоже от людей убегала и пряталась?

— Откуда я знаю, — с раздражением молвила Кранке. — Мы же с ней не пересекались… при жизни, как вы метко выразились. При ее жизни. И вообще… ее странное поведение меня удивляет, уж поверьте, всяко меньше, чем сам факт появления прабабушки здесь. Почему она выжила, если все погибли?

«Все, да не все, похоже», — подумал при этих ее словах Кожин. И едва удержался, чтобы не рассказать про Измаила.

— И как смогла прожить так долго? — продолжала задавать вопросы без ответов его собеседница. — Она ведь и тогда, полвека назад, была уже в годах.

— Ладно, — распорядился Андрей. — Проверим в других местах. Театр большой, но все же не бесконечный. Рано или поздно мы должны на прабабушку госпожи Кранке наткнуться.

И он первым двинулся к широкой и высокой двустворчатой двери, покрытой узором из потемневшей позолоты.

За дверью обнаружился зрительный зал. Ряды откидных кресел, балконы; в глубине, у дальней стены можно было различить в темноте сцену и занавес.

Первым делом Кожин, Кранке и Паков подошли к окнам и, отдергивая с них занавески, впускали в зал дневной свет.

В зале тоже не обнаружилось ни цыганки, ни вообще хоть какой-либо живой души.

— Вы никого не чуете? — обратился к Юлии Андрей. — Ну, этим даром своим хваленым? Никого… хотя бы поблизости?

— Никого, — помотав головой, ответила Кранке и тяжело, судорожно вздохнула. Очевидно, и в этом месте аура так называемая, с флюидами на пару оставляли желать лучшего.

Зато неожиданно нашлось кое-что другое.

— Эй, сюда! — окликнул Кожина и Кранке Марьян Паков, указывая в направлении одного из кресел.

И сам же двинулся к нему, продираясь боком между соседними рядами.

— Все-таки я находчивый парень, а? Не так ли? — шутливо вопрошал он, подобрав с сиденья какой-то небольшой темный предмет и теперь поигрывая им в руке.

Предмет оказался видеокамерой. Похоже, кто-то из зрителей собирался запечатлеть понравившееся представление.

Взяв камеру из рук подошедшего лейтенанта, Андрей осмотрел ее, нахмурившись. После чего изрек с заметным разочарованием:

— Не работает. В смысле, не включается. То ли батарейки сели… тогда еще не было микрореакторов. То ли просто от времени в негодность пришла. А жаль. Если бы удалось оживить ее и посмотреть запись, это многое бы прояснило в том, что здесь произошло. Возьму ее с собой. Надеюсь, спецы в управлении поколдуют, и…

Не закончив фразу, Кожин хлопнул себя по лбу от досады, что сразу не додумался. Приподняв крышку в задней части камеры, он надавил на что-то внутри нее пальцем. И выщелкнул крохотную, едва с ноготь размером, карту памяти.