Отойдя от царского дома, Янахан увидел Добида с арфой под мышкой. Поздоровавшись, Добид спросил:

   — Каково здоровье нашего господина и царя? Он спокоен? Дух сомнения и гнева не терзает его?

   — Отец очень сердит, — сказал Янахан. — Хочет послать тебя к шимонитам, чтобы укротить идумейских шейхов. Они осади ли там один город. Вообще у него опять бессонница. Надо ему поиграть, но будь осторожен и внимателен. Около ложа теперь постоянно стоит копьё.

   — Благодарю, мой друг, за твоё беспокойство обо мне. Но всё в воле бога нашего. Помолись за меня.

   — Я не уйду далеко. Останусь рядом в помещении, где ночует сменная стража. Загляни потом. Расскажешь, как будет принята царём твоя игра.

   — Хорошо, я загляну, — согласился Добид, — если смогу.

Царь сидел на низком ложе. Рядом стояло прислонённое к стене копьё и курился, мерцая красным угольком, бронзовый треножник. Саул закутался в простыню с головой. Он напоминал в полумраке громоздкое белое привидение, явившееся в дальнем углу.

Абенир и Адриэль молчали, ожидая прихода бетлехемца. Бецер в прилегающем коридоре вполголоса разговаривал со стражниками.

Саул с трудом переводил дыхание. Бессонница сторожила его, не давая забыться ни на мгновенье. Тело горело в лихорадке, необъяснимая тревога постоянно сжимала сердце и клубилась болью в мозгу.

Вошёл Добид с арфой, поклонился царю и произнёс установленную фразу приветствия. Саул зашевелился в своей простыне.

   — Дерзкие идумеи напали на колено Шимоново, осадили город, угнали несколько овечьих отар, — сказал он больным голосом. — В Идумее из-за жары засуха, голод. Они не уймутся, пойдут дальше в пределы Эшраэля. Надо остановить их и рассеять. Ты, Добид, и Адриэль со своими тысячами выступите завтра с утра. Абенир тоже возьмёт две тысячи наших бениаминцев и будет для вас обоих старшим. Его приказ — моя воля. Понятно, нить мой Добид?

   — На глазах и в сердце своём, господин наш и царь. Завтра исполним твою волю, — сказали Абенир и Адриэль. Добид приложил руку ко лбу и груди, но промолчал.

Царь посмотрел на него пристально и злобно засопел. Выступил Абенир и заговорил:

   — Я уничтожу этих бродяг, заплетающих косу на затылке и стригущих волосы на висках. Я захвачу их шатры и возьму верблюдов. Будут они кричать от отчаянья, ибо ужас станет преследовать их повсюду. Дочери их будут обесчещены. Им останется только рыдать, опоясавшись изорванными лохмотьями, и скитаться по огородам селений, прося горсть зерна и сгнившую редьку для пропитания. А сердце самых храбрых идумеев будет как сердце женщины при родах. Страх овладеет ими, боль и муки испытают они, когда попадут в мои руки. Стада их будут расхищены, дети затоптаны моими воинами. И место главного идумейского селения Ашора станет вечной пустыней и жилищем шакалов.

   — Да, да, так и сделай, Абенир! — прохрипел Саул. — Не щади никого, убей всех, кто не успеет убежать!

   — Я сам отрежу головы идумейским шейхам и принесу тебе, — пообещал Абенир. — Надо будет повесить их над воротами Гибы. Пусть обрадуется наконец первосвященник Шомуэл, ха, ха!

   — Убей всех, мой верный Абенир! — подхватил царь, и красный отблеск от треножника отразился в его глазах. — А сейчас ступай, завтра на рассвете в поход. Идите с Адриэлем спать. Ты же, Добил, останься пока. Ты сыграешь на своих струнах. Пусть музыка размягчит моё сердце и облегчит мою душу. Но играй печальные, тихие, жалостливые песни. Звуки веселья мне тягостны и невыносимы. Горе тебе, если ты не растрогаешь меня, а застывшие в глазах слёзы не прольются по щекам мне на бороду.

Абенир и Адриэль попятились и ушли. Добид настроил арфу Он хотел, как обычно, сесть на коврик при входе, но передумал. Остался стоять у низковатого входного приёма, хотя так играть было неудобно.

Заглянул Бецер. Покивал Добиду поощрительно. Юный бетлехемец наконец приспособил свою арфу и заиграл стоя. Он долго перебирал чуткими пальцами струны, стараясь, чтобы звуки складывались в грустные и протяжные мелодии, похожие то на пересвисты пастушеской флейты, то на звон бубенцов идущего каравана. Однако царь не проявлял желания положить голову на подушку. Дремота не приходила к нему, не ласкала вкрадчиво его голову под мягкие вздохи арфы. «Может быть, я слишком мало упражняюсь теперь? Всё время в учениях и походах, не до музыки...» — думал Добид, замечая в полумраке настороженное, угрюмое выражение на лице Саула. — Наверное, я играю не столь печально...»

Внезапно Саул схватил стоявшее рядом копьё, размахнулся и, напрягая могучие мышцы, с силой метнул его в музыканта. Добид успел прянуть в сторону. Копьё глубоко вонзилось в деревянную притолоку. Древко копья дрожало. Саул застонал и заскрипел зубами.

Бросив арфу, Добид побежал по короткому переходу и слетел по лестнице на первый этаж.

— Что такое? Что случилось, Добид? — кричал наверху Бецер.

Потом Бецер сообразил в чём дело. Воины готовились к тому, что царь прикажет им вернуть Добида. Но Саул молчал. Он лёг на своё ложе лицом вниз, его большое тело сотрясалось от рыданий. Бецер послал одного из стражников за Кишем, Ниром и Гистом.

Добид пробежал мимо караульного помещения, не заглядывая внутрь. Янахан заметил промелькнувшую на улочке фигуру бетлехемца.

   — Добид, вернись! — позвал царевич, выскакивая из двери. — Скажи, что стряслось? Добид, подожди меня!

Но юноша уже скрылся в тени домов. Лунный свет позолотил пустоту, отражающую спокойное мерцание ночного неба. Потом послышался стук шагов. Воин из царской охраны спешил выполнить поручение царского оруженосца. Янахан остановил его, узнал о происшедшем, и, горестно восклицая, пошёл к отцу.

Добид подбежал к двухэтажному дому, где они жили с Мелхолой. Она сидела перед светильником, расставив фигурки домашних божков и ожидая мужа. В соседней комнате спали две служанки.

Мелхола радостно вскинула голову, когда появился Добид. Но сразу поняла, что случилась беда. Молодая женщина побледнела, рассыпая выточенные из камня и дерева амулеты. Добид прижал малец к губам. Они молча поднялись на второй этаж.

   — Что там, муж и господин мой? — спросила Мелхола, обнимая Добида. — Отец проявил к тебе суровость?

   — Он хотел проткнуть меня копьём. Я успел увернуться, по милости божьей. — Добид говорил взволнованным шёпотом. Он пристегнул к поясу меч в ножнах, обмотал вокруг пояса ремень пращи.

   — О, бог Абарагама, Ицхака и Якуба! — взмолилась женщина, стискивая перед грудью руки. — Подождём. Может быть, отец простит тебя. За что он на тебя разгневался?

   — Я не знаю. За мной скоро придут стражники, я умру. Ты хочешь этого?

   — Я люблю тебя, муж мой. И по закону я должна быть на твоей стороне. Если тебе угрожает смерть, беги. Спрячься где-нибудь. Когда всё изменится и отец забудет свой гнев, дай мне знать. Я поговорю с Янаханом. Он твой друг и любит тебя, как свою душу. Он сделает для тебя всё, что можно. А сейчас возьми эти золотые кольца и уходи, чтобы я не испытала горя при виде твоей казни. Я постараюсь обмануть стражников и задержать их.

Вместе с Мелхолой Добид скрутил большое покрывало, привязал его к деревянным перильцам. По нему, как по верёвочной лестнице, он спустился с задней стороны дома и пропал в темноте.

Вытирая слёзы, Мелхола думала. Затем она стала сворачивать большую куклу из войлоков и разной одежды. Кукла, накрытая полосатым покрывалом, была издали похожа на человека, лежащего лицом к стене. Женщина нашла в ларе с зимней одеждой светло-рыжую овчину. Полуприкрытая краем покрывала и особым образом положенная на подушку овчина напоминала Светловолосую голову.

Мелхола опустилась на ковёр у стены, сжалась в комок, оперлась подбородком на поднятые колени. Она вслушивалась и тишину ночи. Некоторое время ночной покой ничем не нарушался. Однако скоро раздались чёткие шаги. Кто-то приблизился к входной двери, сильно стукнул.