Женщины в праздничных покрывалах (от госпожи Ахиноам и царевен до жён и дочерей дядей и двоюродных братьев), родственницы и служанки подавали наполненные подносы, блюда и чаши. Рабы в новых рубахах, с фаянсовыми украшениями, с медными бусами на шее разливали вино мужчинам.

Настроили свои арфы и лютни, приложили к губам флейты, рожки и свирели наёмные музыканты. Затянул высоким голосом древнюю песню о победах вождей Эшраэля слепой и лысый, но обладавший несравненной памятью певец-машал. Праздник начался, как обычно, торжественно, радостно, церемонно.

Внезапно царь посмотрел слева от себя, вперил взгляд в пустующее рядом с Адриэлем место.

   — Где Добид? Почему его нет на трапезе? — спросил Саул, и лицо его исказилось болезненным раздражением. Сидевшие по обе стороны пиршественного стола родственники, подающие женщины и рабы замерли. Люди молчали, и это тягостное молчание ещё больше раздражало царя.

   — Я спрашиваю: где Добид? Кто-нибудь знает, где находится мой тысяченачальник и зять? — мрачно прозвучал голос Саула.

   — Я знаю, — ответил наконец Янахан и встал, как бы из почтения перед царём.

   — Что же ты скрываешь от нас, где прячется сын Ешше-бетлехемца? Говори, что тебе известно о нём.

   — Добид обратился за разрешением ко мне, как к сыну царя.

   — Для чего ему было твоё разрешение? — Саул в упор смотрел на сына, в его чёрных глазах тёмным пламенем возгоралась злоба.

   — Добид сказал: «Отпусти меня, ибо у нас в городе родственное жертвоприношение. Если есть твоё благоволение, то схожу домой повидаться с отцом и братьями». Я отпустил его.

Саул изругался словами, которые мог допустить прилюдно только обезумевший пьяница или мерзкий гашишеед, потерявший рассудок. Царь отшвырнул чашу с вином. Скатерть покрылась багровыми пятнами, будто испачканная кровью. Он медленно поднялся. Сидевшие рядом тоже стали вставать, побуждаемые неудобством и страхом.

   — Ты негодный и непокорный сын! — крикнул Саул своему первенцу. — Разве я не знаю, что ты дружишь с сыном Ешше-бетлехемца на срам себе и на горе матери своей! Ты глупец, не понимающий: пока Добид живёт на земле, тебе не устоять! Не быть тебе наследником царствованья над Эшраэлем! Ступай, найди его и приведи сюда, он обречён на смерть.

   — За что его умерщвлять? — повысив голос, воскликнул Янахан; яростный нрав отца начал проявляться и в его поведении. — Где справедливость? Почему воин должен быть убит за доблесть и пользу, принесённую царю и народу? Где его преступления? Я их не вижу!

Тогда Саул отобрал копьё у стражника, стоявшего позади, и замахнулся на Янахана. Попасть в сына царю помешали бывшие рядом военачальники. Может быть, Саул и сам не очень старался поразить непослушного сына. Копьё упало посреди стола, разбив два дорогих бокала из цветного стекла. Женщины истошно закричали. Вбежала с воплем царица Ахиноам, за нею дочери и жёны тысяченачальников (среди них молодая жена Янахана).

Расталкивая слуг, поронявших блюда со снедью, разгневанный Янахан бросился прочь. Он ушёл в свой дом и не принял участия в праздновании новомесячия. К нему приходил дед его Киш, увещевая обиженного внука. Почтенная Ахиноам старалась уговорить сына помириться с отцом и уверить его в своей покорности. Однако Янахан лежал на постели, отвернувшись к стене. На все уговоры старших родственников он отвечал невнятным шипением и рычанием, как рассерженный зверь хищной породы.

К следующему утру Янахан успокоился. Посвистывая беспечно, он зашёл к братьям. Предложил пойти в поле к Азель-камню, пострелять в цель из новых луков. Весёлый Аминадаб и простодушный Малхиша тотчас согласились. Стрелять из дорогих египетских луков было занятие модное для молодых воинов, оно требовало особого искусства.

   — Возьмём с собой Моцу, Нирова внука, — сказал Янахан. — Пусть бегает в поле и носит нам стрелы, те что пролетят мимо цели.

Взяли колчаны с лёгкими тростниковыми стрелами, натянули тетиву на больших луках, бодро пошли к Азель-камню.

Поодаль от дороги, на притенённой стороне холма ярко цвели огненные герани. Солнце сияло, трава ещё не выгорела в поле. Выло безветренно. Вершины дальних гор бледно голубели, как тонкий и лёгкий дым. Неподалёку, у лесистого предгорья, верещали мелкие птахи и высоко плавали под куполом небосклона коршуны, высматривая добычу.

   — Ну, начнём, — предложил Янахан. — Давай-ка, стрельни, Малхиша. Целься поверней, не торопись. А ты, Моца, в случае промаха ног не жалей, лети в поле за стрелами. Не то по шее получишь.

   — И глянуть не успеешь, господин мой, троюродный брат и царевич. Мигом принесу, — уверял Моца, перебирая на месте ногами, как резвый конь перед скачкой.

Малхиша стрелял довольно удачно. Неплохо попадал в цель и Аминадаб. Оба издавали торжествующие вопли и сами мчались за своими стрелами, не утруждая старательного Моцу. А Янахан, несмотря на тщательное прицеливанье, пускал стрелы мимо отмеченного камня. Моце приходилось бегать за ними далеко в поле, почти до поросли гористого леса. Младшие братья посмеивались над Янаханом, покуда порывистый Аминадаб не сказал решительно:

   — Нет, брат, сегодня ты мажешь недопустимо. Мне думается, у тебя заболели глаза после ссоры с отцом. Да, отец так грозен, что всякий почувствует себя ослабевшим.

   — И то верно, — подтвердил старший царевич. — Стыдно опытному воину так стрелять. А вы метко попадали, враги хлебнут горя от ваших стрел. Ладно. Закончим на сегодня. Ступайте и город и захватите с собою Моцу. Он утомился из-за меня. Я сам пойду в поле, поищу две последние стрелы. Не ждите меня, и позже вас догоню.

Аминадаб и Малхиша пожали плечами. Они ослабили тетиву на луках, закинули за спину колчаны и направились к Гибе, обсуждая по дороге свою стрельбу. Моца хотел всё-таки сбегать за улетевшими в поле стрелами Янахана.

   — Не надо, — твёрдо остановил его царевич. — Догоняй братьев. Я сам пойду за стрелами, прогуляюсь.

Подождав некоторое время, он отыскал в поле стрелы и при близился к лесу. Тут зашуршали кусты тамариска, посыпались с кремнистого холма камни-окатыши.

Янахан обернулся, а к нему уже подходил с улыбкой взлохмаченный бледный Добид. Подойдя, он пал на землю перед царевичем. Янахан поднял его. Они расцеловались по-братски. Добид заплакал. Он понимал, что Саул не собирается его помиловать. Обняв его, заплакал и Янахан, чувствовавший со дня победы Добида над Галагом горячее и бескорыстное влечение сердца к этому смелому пастуху.

   — Знай: от царя не будет тебе пощады. Здесь я ничего не могу сделать. Иди с миром и не попадайся его лазутчикам. Укройся подальше от этих мест. — Янахан держал руку на плече Добида, глядя на него с сожалением. — Поклянёмся именем бога, говоря: «Господь да будет между мной и тобой, и между родом моим и твоим». Если суждено мне принять царствование, то ты станешь напротив моего сердца. Если нет, не суди меня и прости.

Добид трижды поклонился Янахану, поднялся на холм и зашагал к лесу. Сквозь густую листву скальных дубов он видел, как его друг возвратился в город.

Прошедшая ночь истомила юношу опасной тишиной и тревожным мраком. Надежды на перемену в злобном намерении царя теперь не было. Однако человек всегда надеется на лучшее, на удачу, на чудо. И напрасно. Удача приходит лишь после тяжёлых испытаний. А чудо манит сердце, притупляет ум и нашёптывает о несбыточном до конца.

Добид выбрался на узкую тропинку, взбегавшую по крутым склонам и петлявшую между жёлто-пепельных глыб. Подрагивая под тяжестью пчёл, берущих нектар, пряно пахли мимозы. Они светились от множества зелёных и жёлтых мух. Сквозь их назойливое жужжание какой-то смутный далёкий звук словно околдовывал слух. Добид почему-то направился в сторону этого звука. Он вышел на поляну и увидел того, кто однажды уже представал ему среди безлюдных просторов.

Небесное существо стояло, глядя на заходящее солнце. Просвечивающий сквозь бледно-фиолетовое одеяние стан и полураскрытые перисто-малахитовые крылья слегка шевелились в воздухе, как будто ангел не стоял на земле, а парил над ней на расстоянии в пол-локтя. Добид замер в позе покорности, стараясь не смотреть на нечеловечески прекрасное лицо, повёрнутое к нему из потока золотых волос. И раздался голос, напоминавший одновременный, негромкий аккорд нескольких арф.